Эти события совпали с общей реорганизацией армии, связанной с созданием корпусов на постоянной основе.

Алексей Петрович не желал расставаться со старыми офицерами-кавказцами, отправляя их с кадрами в Россию. Император требовал обратного. Ермолов хитрил.

Ермолов зашагал с плаца — строй шевельнулся.

— Ну-ка, балуй!.. — глухо прохрипел войсковой старшина, и солдаты снова вытянулись в струнку.

— Как он с имя, с их благородиями-то… — шепнул стоявший рядом старый солдат, служивший при Ермолове уж пятый год. — На нашего-то брата руку Лексей Петрович не подымет…

— Как же, не подымет, — пробормотал старшина и вытер усы. — Третьего дня является и спрашивает: «А что у тебя с постами, Якунов, где расположены?» А я возьми да соври. Бо не сам ставил, кухней занят был. Так он ночью пошел и проверил самолично. Да о том я потом узнал, когда он ночью в мою палатку зашел. Слышу — свистнуло… Всыпал мне тридцать горячих нагайкой и ушел молча.

— Да врешь!..

— Истинный крест! Сам считал… Лежу — пикнуть боюсь!.. Хоть через портки, а у Ермолова рука сам знаешь, камень перешибает… И ведь утром хожу я, зад поротый рукой держу… Горит синим пламенем зад-то!.. — простонал старшина. — А он подходит и молвит как невзначай: «А денщик-то у тебя, братец, ужасная свинья. Захожу ночью в твою палатку, а он в твою постель забрался и храпит. Пришлось выпороть скотину». Подбородок кулаком потер, крякнул и ушел.

— Да ты ж не солдат, а старшина, чай, — подумав, возразил ветеран.

— За дело… Нет у меня обиды на генерала Ермолова.

Через два часа в палатку генерал-лейтенанта Ермолова Алексея Петровича ввели шестерых стариков. В ветхих, свалявшихся веритах, в застиранных, потерявших всякий цвет, с лицами, отвердевшими от ветров и дождей, они представляли бы убогое зрелище, если бы не их взгляды. Злые, упрямые, они прятали их. Одного из старейшин ввели за руки, поскольку он был от старости слеп, и его глаза ничего не выражали.

— Вы знаете, кто я? — спросил, положив руку на эфес сабли, Ермолов. Богатырского роста, с загорелым лицом, явно уступающим в уходе штабным офицерам и придворным статским советникам, Алексей Петрович сидел за столом и смотрел ясным взором.

Казачий сотник, чеченец, перевел.

Подумав для приличия, старейшины вразнобой и нехотя закивали.

— Вы хорошо меня знаете? — повторил Ермолов, и сотник перевел.

Головы старейшин вновь пришли в движение. Генерала Ермолова они хорошо знали.

— А теперь, чтобы не было недоразумений и обид, переведи им в третий раз — они очень хорошо меня знают?

Старейшины подтвердили, что знают Ермолова очень хорошо.

— Так вот, слушайте меня и не говорите потом, что не слышали. Сегодня ночью в вашем селении Кайзехи были обезглавлены двое русских прапорщиков. Их головы ваши абреки бросили к воротам крепости. Только головы. Но мне нужны и их тела. Ваши люди принесут их мне к трем часам пополудни. — Ермолов убрал руку с эфеса и положил ее на стол, задев бокал. Бордо вылилось на карту и мгновенно превратило окрестности в красное пятно. — Если это не случится, в четверть четвертого рота Черданского полка выйдет из крепости и двинется через Кайзехи до Ведено. По дороге я сожгу все, что горит, а что не горит, то разрушу. Вы поняли меня, нохчи?

Старейшины кивнули. Их вывели за пределы крепости и отпустили.

В четверть четвертого первая рота первого батальона Черданского пехотного полка под командованием штабс-капитана Недоспасова в боевом порядке покинула крепость Грозную и направилась на юго-восток по направлению к Ведено.