Мисс Флосси была сама во всем виновата. Она держалась вполне непринужденно, но хвасталась изо всех сил. Скоро уже все соседи знали, что Моника стала писательницей. Тетке не пришло в голову поинтересоваться сюжетом «книжечки Моники – такой умницы». Вначале рукопись называлась «Ева д'Обри», отчего в голове у мисс Стэнтон возникла неясная ассоциация с Элизабет Гаскелл, которая писала семейно-бытовые романы о провинциальной жизни и создала биографию Шарлотты Бронте. Тетка решила, что книга племянницы «очень мила».

Но жители Ист-Ройстеда прочли книгу и замерли в ожидании. Взрыв произошел в июле, когда мисс Стэнтон, пившая чай у полковницы Гренби, в который раз обронила: кажется, ее племянница написала хорошую книгу. Интересно, о чем она? Тут все сидевшие за столом дамы, трепеща от тайной радости, дружно просветили ее.

Удар был силен.

Вернувшись домой, мисс Стэнтон, как ураган, ворвалась в кабинет брата и без сил рухнула на диван. Преподобный Стэнтон покорно положил ручку.

– Джеймс, – вопросила она тоном, каким сотрудники ФБР в кино допрашивают гангстеров, – ты прочел эту книгу?

К сожалению, родственники все понимают буквально.

Нет, с ее героиней, Евой д'Обри, Монику вовсе не пытались отождествлять. В конце концов, соседи знали дочь каноника с рождения и прекрасно понимали, что у нее нет и не могло быть таких возможностей, как у Евы д'Обри. Никто не считал, что она впервые продала свою честь за бриллиантовое ожерелье стоимостью двадцать тысяч фунтов, потому что ни у кого в Ист-Ройстеде не было бриллиантового ожерелья стоимостью двадцать тысяч фунтов. Никто не утверждал, что она отдыхала на Средиземном море с итальянским графом, потому что всем было прекрасно известно: Стэнтоны всегда проводят отпуск в Борнмуте.

Жители Ист-Ройстеда чувствовали, что должны быть справедливыми.

Но на том справедливость и заканчивалась. Даже самые снисходительные критики, считавшие, что роман – в основном вымышленное произведение, говорили, демонстрируя трогательную веру в искренность автора, что невозможно написать книгу на определенную тему, не имея о теме хотя бы некоторого представления.

Более того, Моника всегда слыла тихоней, и потому ситуация выглядела еще хуже.

Первые несколько недель в доме викария царили сумбур и сумятица. Страдальческие стенания мисс Стэнтон можно было обозначить с помощью трех пунктов: а) как им пережить позор; б) как ее племянница посмела создать такое безобразие; в) откуда ее племяннице стало известно о некоторых вещах столько, что она сумела о них написать?

Оказалось, что последний пункт – самый важный. Мисс Флосси Стэнтон останавливалась на нем с ужасающей последовательностью.

Она ни разу не довела разговора с Моникой до конца. Вначале она требовала подробностей; когда же племянница пыталась объясниться, тетка, вспыхнув, поднимала руки и отказывалась что-либо слушать. Когда доведенная до отчаяния Моника спрашивала, на что, собственно, намекает тетка, мисс Стэнтон многозначительно и зловеще отвечала:

– Уж ты-то знаешь!

После такого заявления она, оставив Монику, бежала выяснять отношения с самим каноником.

Мисс Стэнтон желала знать, кто «этот мужчина». Она перебирала всех молодых людей, живших по соседству. В конце концов она едва не свела каноника с ума. Однако Моника в отце обрела неожиданного союзника.

Мисс Стэнтон пришла в ужас.

– Джеймс, я тебя не понимаю! Неужели ты не видишь, что практически попустительствуешь безобразиям?

– Каким безобразиям? – спросил каноник.

– Книге, разумеется!

– Книгу, дорогая моя, нельзя назвать в полном смысле слова «безобразием».

– Джеймс, ты способен вывести из себя кого угодно! Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.