Еще один поцелуй.

Последний.

Дикий, крепкий, продолжающийся до появления вкуса крови.

Дворик затенился испанской тенью. Фонтанчик продолжает вечное жур-жур. Пахнет нагретым старым камнем и сухим деревом. Горлинки курлыкают, устраиваясь под крышей на ночь.

Тихо. Удивительное спокойствие окутывает остров. У меня ощущение пребывания далеко-далеко. Но далеко от чего, от кого? От себя самого? Да, от себя самого, вы тоже так думаете?

Двустворчатая дверь скрипит. Уютная улочка, обрамленная домами тринадцатистолетнего возраста, извивается в сумерках. Немного сиреневого цвета еще задерживается в небесах. Красота!

Опускаю взгляд в темноту улочки. Почти напротив дома судьи находится переулок, по которому мы сюда пришли. Вздрагиваю. Пустячок… Легкое облачко сигаретного дыма на перекрестке. Моя правая рука ложится на рукоятку пистолета, который я захватил (иногда он греет лучше, чем кальсоны). Одним прыжком пересекаю улочку. Прижимаюсь к теплой стене и замираю.

— Не трогайте вашу петарду, старина, он заряжен холостыми! — шепчет голос, похожий на голос риканца. — Идите сюда, без опаски, если бы я желал вам зла, то уже бы действовал!

Лукавый смешок сопровождает приглашение.

Этот смешок меня убеждает.

Если бы не он, я пополз бы на брюхе в противоположную сторону. И скажу вам, ребята, с учетом того, что готовится, это было бы правильно. Я всегда придерживаюсь принципа: если тебе приказывают, делай все наоборот.

Только еще есть гордость.

Опустив руки, иду вперед.

«Коллега» из наркобюро тут, опершись плечом на ствол такой большой глицинии, каких я раньше никогда не видел. Более узловатой, чем виноградная лоза.

— Черт побери, вы не торопитесь, я уж начал отчаиваться, — замечает блондинчик с выпирающим желудком.

Он переоделся. На нем блайзер, декорированный гербом величиной с герб нотариуса, белые брюки, белая рубашка с черным вязаным галстуком.

— Прямо модная гравюра! — усмехаюсь я, чтобы вернуть остатки уверенности в себе.

— Всегда, когда выхожу в свет. Потому что мы выходим в свет оба сегодня вечером, не так ли, старина?

На это мне уже совсем нечего ответить. Ни слова, ни звука.

— Я уж боялся, что вы забыли о приглашении к Нино-Кламар, — продолжает риканец. — Моя машина там, в конце улочки, я вас подброшу, потому что я тоже приглашен!

Идти рядом с типом, который ошеломил вас подобным образом, и удерживаться от вопросов, поверьте — это героизм.

Чтобы подавить это дикое желание, стараюсь думать о другом. Легко сказать.

О чем думать в подобном случае? Смерть Людовика XVI «съедает» несколько метров; ближайшие выборы отвлекают меня примерно на двенадцать сантиметров; будущий чемпион мира по боксу полощет мозги на двух метрах. Затем, вот дерьмо, сюжет возвращается… Незачем абстрагироваться. Надо схватить его за… горло.

Махинация…

Все подстроено…

Риканец дергает за ниточки.

Ниточки чего?

Чего ждут от меня?

К чему вся эта головоломка?

Что? Что? Чтокаю, ребята, чтокаю!

Он заговаривает со мной, видимо из жалости.

— Это от девицы вы вышли?

— Нет, это дом судьи!

Очко в пользу Сан-А! Риканец останавливается со вздернутыми бровями.

— Как судьи?

— Он играет в Ромео с маленькой прелестницей, и у нее есть ключ от его избы.

Мой компаньон, прежде всего, весельчак со спонтанным смехом.