Камера оказалась тесной, убогой комнаткой, где вряд ли можно было чувствовать себя свободным. Однако здесь я окончательно успокоился. С первого взгляда стало ясно, какие возможности предоставляются тут заключенному: никаких. Но здесь можно было дышать, спать, бодрствовать и думать о Делии. Я уже представлял нашу неожиданную встречу в этих стенах. Она явится сюда вместе со своим неотразимым французским ветрогоном Жаном Лега, воспользовавшись моим законным правом на свидание. Пара-тройка ярких переживаний — вот что нужно ему сейчас для подпитки нового, столь перспективного и долго им вынашиваемого романа. (Надо заметить, из долго вынашиваемых и перспективных романов никогда не получается ничего хорошего. Что-нибудь одно: либо ожидание, либо проза. Потому что талантливое произведение всегда непредсказуемо.) И вот Делия пойдет по тюремному коридору, опершись на руку Жана Лега. А потом дверь моей камеры откроется. Осмотрев убогое помещение, Делия видит меня. А я сижу на койке. Я брошу в ее сторону взгляд, словно удочку без наживки на крючке. Что она скажет? «Ян, Ян, Ян…» Или что там говорят в подобных ситуациях? А потом вдруг вырвется из рук ветрогона, словно это он во всем виноват. (Прекрасная деталь!) «У меня все в порядке, Делия», — успокою ее я. Раньше я не одолел бы такой сцены без подступающей к горлу тошноты. Однако я мог быть пошлым, сентиментальным, жалким писателишкой, когда того хотел. А я хотел. Я наслаждался своей фантазией и даже позволил стечь по моей щеке паре соленых слезинок.

Самое неприятное началось после обеда. На мой уродливый раскладной стол бросили кипу газет. К счастью, я не депрессивный тип. Несколько часов я их не трогал. К вечеру их вид стал для меня невыносим, и я засунул прессу под шкаф. Однако ночью, будучи не в состоянии заснуть, я принялся вытаскивать газеты, одну за другой, будто бы только ради того, чтобы просмотреть новостные рубрики. Пролистал политику, экономику, задержался на «Киноафише». Это выглядело как извращение, но доставляло мне удовольствие. Раньше я ходил в кино, потому что так нужно, люди таким образом проводят свое свободное время. Каждый фильм — калька предыдущего, а калькировать проще и веселее, чем писать с натуры. Тогда я снова и снова вчитывался в афиши в поисках фильма, который послужил оригиналом для всех остальных. Однако его не существовало. А сейчас о кино я могу лишь мечтать и готов пересмотреть все фильмы. И тот, главный, больше меня не занимает.

Я листал дальше и дальше. Вероятно, работал какой-то деструктивный инстинкт, против которого я был бессилен. Когда болит зуб, постоянно трогаешь его то кончиком языка, то пальцем, словно специально, чтобы усилить боль. То же происходило сейчас со мной. Конечно же, я не мог пройти мимо новостей. Ни одна из газет не обошла вниманием мой случай. Даже и теперь, неделю спустя, он оставался для журналистов главной темой. «Выстрел в баре» — звучало чертовски заманчиво.

В рубрике последних известий я прочитал следующее: «Наконец появилась зацепка в расследовании преступления в баре. Главный инспектор Томек подтвердил факт обнаружения орудия убийства. На основании обследования отпечатков пальцев ничего конкретного установить не удалось. Так или иначе, следствие вступило в решающую стадию».

Они ничего не знали.

«Анцайгер» развивала «гомосексуальную» версию. «Подозреваемый в тюрьме. Полиция отказывается от комментариев». Обо мне ни слова. «Культурвельт», где я в качестве сотрудника мучился еще несколько дней назад, отделалась коротенькой заметкой. Я боялся заглянуть в нее. Однако Крис Райзенауэр играл в молчанку, как и все остальные. Крис был хорошим парнем и порядочным журналистом.