— Особенно писать репортажи из зала суда, — пошутил я.

В сущности, еще невинная ложь.

— Мы ценили вас как серьезного репортера, — серьезно сказала Штелльмайер.

Зигфрид Реле вспыхнул от гнева. Он ненавидел журналистов, в том числе и меня.

Я отличался честолюбием, приветливостью и обходительностью — вот то немногое, что могли рассказать обо мне коллеги.

— Это один из самых приятных членов нашего коллектива, — заметил Лотар из отдела экономики.

— Жизнелюбивая натура, — добавил Йенс, который писал о спорте и совершенно не знал меня. И одному лишь Крису Райзенауэру было известно больше.

— Ян запомнился мне как замкнутый и спокойный человек, — начал он. — Его подавленность иногда даже представлялась мне искусной актерской игрой.

Слова Криса мне не понравились, я готов был их опротестовать.

— Его улыбка казалась загадочной, — продолжил Райзенауэр. — Бог знает, какие бездны она скрывала!

Я повернулся к своему адвокату, ожидая от него очередной глупой выходки. Но Эрльт только пожал плечами.

— Иногда он производил впечатление очень несчастного человека, — подытожил Крис.

— Вы беседовали с ним о личном? — поинтересовалась судья.

— Нет. Однако все знали, что у него была подруга по имени Делия. Одно время он звонил ей несколько раз в день.

— А потом?

— Разговоры прекратились.

— Почему?

— Ни малейшего представления, — развел руками Крис.

Разве я не рассказывал им о том, что Делия от меня ушла?

— Вероятно, они разошлись, — предположил он.

В последний день своей работы в «Культурвельт», за два дня до убийства, я шесть часов сидел за компьютером напротив Криса.

— Заметили ли вы какие-нибудь изменения в его поведении? — поинтересовалась судья.

— Нет, он был такой, как всегда.

И тут снова подал голос юный очкарик:

— Господин свидетель, вашему коллеге Хайгереру действительно нравилось работать в газете?

Крис надолго задумался.

— В общем, нет, — наконец ответил он. — Ян не был журналистом, как ни старался убедить себя в обратном.

— А кем он был? — допытывался студент.

Черт! Что у него за вопросы?

— Скорее писателем, он пришел к нам из издательства. Книги оставались для него главным интересом в жизни.

— Почему же он ничего не написал?

Слова прозвучали для меня как гром небесный.

— Вы можете спросить об этом его самого, — заметил Крис.

Получив разрешение судьи, молодой человек повернулся ко мне:

— Господин Хайгерер, почему вы сами не написали ни одной книги?

Я встал, чувствуя, как у меня подгибаются колени. Вопрос эхом отзывался в моей голове. Перед глазами будто опустился серый занавес, который становился все темнее. Я чувствовал на себе руки охранников. Спертый воздух зала суда забил мне дыхательные пути.

— Ему плохо! — раздался голос, в котором звенела металлическая пластина. — Нужен перерыв!

Наконец-то Эрльт хоть что-то сказал по делу.

Я извинился за причиненное беспокойство. Видимо, у меня подскочило давление. Может, виновата духота. Судья еще раз обратила внимание присяжных на вопросы молодого человека.

— К теме писательства и работы подсудимого в издательстве «Эрфос» мы вернемся, когда будем обсуждать свидетельские показания, — пообещала она.