|
Мне хочется писать тебе и ждать ответа. Какой смысл писать эти письма, когда никак и нигде мне не удается помочь тебе? Если бы я не боялся припадков, я бы приехал, побегал бы по Берну и, наверное, нашел квартиру. Но теперь я уверен, что если приеду, то буду только в тягость тебе. И, действительно, ничего из того, что нужно было бы тебе, я не могу сделать. Хотел искать здесь прислугу – но ведь этого ни под каким видом не следует делать. <…> Лозанна маленький городок – и скрыться трудно. Мне ничего бы не стоило поискать и я, наверное, нашел бы, если б не боялся оказать тебе медвежью услугу. Все это так неприятно, так злит, эти вечные “если бы”, так надоели, что мне стыдно писать тебе.
Я наводил справки насчет заключения брака. Кажется, на паспорте отметок не делают. Но, отнимают метрики. Так мне сказал один знакомый <нрзб>. Он тоже русский подданный. Но, опять же, хлопот будет много. Нам обоим нужно по крайней мере 6 недель жить в одном и том же месте. Затем – необходимо публиковать о заключении брака. Я думаю, что лучше всего нам будет это устроить не в Швейцарии, а в Италии. Можно поехать в Милан и там устроить. В Берне или Лозанне это очень опасно, так как здесь всюду знакомые. Вчера я встретил в Лозанне одного молодчика, которого я сам когда-то выправил заграницу. Если бы он узнал, хорошо было бы мне. Он здесь совсем одичал и, конечно, не преминул бы воспользоваться нашей тайной. Словом, нужно приготовиться. Если бы кто-нибудь из твоих подруг согласился остаться в течение следующих вакаций с Таней в Берне, то ты могла бы уехать в Милан и все устроить. В Италии на этот счет удобнее всего. Там можно и подсунуть чиновнику все в таком роде. А правила там почти одни и те же. Как глупо мы сделали, что не устроили всего этого в Италии! Это было бы так легко и просто. <…> В Берн мне лучше попозже ехать, а не сейчас. Я перестал принимать порошки и хочу подождать, чтоб увидеть, как будет с болями. Иначе, Cassu не может мне дать никакого эффекта. Вот уже неделю, как я его не принимаю. Пока ничего; хотя отдельные угрозы старых болей чувствовались. Но – далеко не заходило. Я прожду еще некоторое время – тогда будет видно. И затем, лучше бы мне приехать, когда у тебя квартира будет. А то – плата в гостинице не слишком ли дорого. Лучше я тебе заплачу: теперь у меня будут деньги. А то я только разорил тебя! Напиши мне письмо подробное, а не открытку. Мне так совестно перед тобой и так больно, что я ничем не могу помочь тебе. И все кажется, что ты сердишься на меня. И, наверное, в душе сердишься, только говорить не хочешь. Правда? Признайся уже. Лучше выругайся, нехорошо, конечно, но, когда ты молчишь, еще хуже. Выходит, будто бы я тебе чужой. А я твой, весь твой и только обстоятельства мешают мне доказать это тебе так, чтоб у тебя сомнений не оставалось. И не из нравственности, а потому, что ты мне нужней всего на свете. Если бы мы могли спокойно жить вместе – я бы на половину был уже удовлетворен. Вторая половина – только еще работа. Ты – да работа: вот все дамы, которые меня занимают. Ты видишь, ничего не дается: по крайней мере мне. До тебя никак не доберешься и работу трудно добыть. А другим все с неба падает! Может за то лучше будем знать свое счастье, когда добьемся его. Целую тебя нежно и обнимаю от всей души. А ты уже и обнимать, и целовать меня перестала! Злая девочка. Пиши на домашний адрес: lf Grangette. Lausanne. Поцелуй Таню за меня. Видишь, я совсем разнежился. А не следует: нужно держаться крепко.
Романтический флер его тайной семейной жизни пыталась приоткрыть в своих мемуарах Евгения Герцык. Скорее всего, она просто дорисовала за него историю: “Какая-то трагическая черта в его лице поразила курсистку-медичку, и когда ее товарищи двинулись дальше, она осталась сиделкой, поддержкой никому неизвестного молодого еврея. Вероятно, тогда она и вправду уберегла Льва Исааковича, но может быть и позже не раз ее спокойствие, трезвость, самоотвержение служили ему опорой. |
