Внутри России обстановка также накалялась. Шел четвертый год войны, цены выросли, налоги тоже, частые рекрутские наборы вызывали недовольство населения. С января 1772 года из Оренбурга стали приходить сообщения о стычках яицких казаков с местными чиновниками, тогда же тревожные вести о волнениях поступили с Дона. На Волге в Царицыне обнаружились подстрекатели к мятежу. Донские казаки укрепили Черкасск, готовясь к открытым боям с регулярной армией. То тут, то там вспыхивали локальные восстания, грозившие слиться воедино. Казалось, удача в одно мгновение отвернулась от Екатерины: ни один из насущных вопросов не был решен и даже не подвигался к решению.

В этих условиях императрица встала на сторону Панина в вопросе о мире. В Фокшаны был послан гонец с рескриптом, государыня предписывала Орлову всеми мерами избегать разрыва переговоров. В случае продолжения войны, говорила она, «дела империи будут находиться в самом важном… кризисе, какого со времен императора Петра I для России не настояло». Но было уже поздно. Ее голубь мира вез домой сломанную пальмовую ветвь.

Орел в клетке

Огромная власть, которой Орловы пользовались уже двенадцать лет по милости Екатерины, начала серьезно тяготить государыню. Императрица хотела видеть в них сотрудников, а не «хозяев». К тому же личные отношения с Григорием Григорьевичем разладились. Причина этого крылась в органическом нежелании фаворита трудиться на государственном поприще.

После переворота 1762 года Орлова ждала власть, но именно этой-то власти, а вернее связанной с ней повседневной, кропотливой работы, и не выдержал сильный, но бесшабашный и ленивый Гри Гри. Григорий Григорьевич был человеком одаренным: выступал на сцене, ставил физические опыты по строительству фундаментов в условиях вечной мерзлоты. Уже после своего ухода с поста фаворита, во время заграничного путешествия в 1777 году Орлов встречался с химиком Ж. Бернулли. Естествоиспытатель, неожиданно для себя, был очарован человеком, которого по всем правилам общественной морали того времени полагалось презирать. С удивлением он писал друзьям: «Должен признаться, мне Орлов до чрезвычайности понравился». Физика и химия были страстью Григория Григорьевича, но для того, чтобы заняться чем-то надолго и всерьез, ему не хватало усидчивости.

Недостаток элементарного трудолюбия не позволял ему стать по-настоящему государственным человеком. Корберон писал о нем в том же 1777 году: «Это красивый мужчина. Императрица сохраняет к нему дружбу… Он человек открытый, прямой и честный; его твердость никогда не колебалась, у него есть характер. Если бы к этому он прибавил знание государства и последовательность в действиях, он стал бы великим министром».

В минуты острой необходимости, например, во время московской чумы 1771 года, Орлов умел собрать всю свою энергию и направить ее на разрешение поставленной задачи. Однако подобные всплески случались у него изредка. Екатерина все более и более погрязала в государственных делах, а Григория Григорьевича все сильнее одолевала скука. Его безделье начинало раздражать государыню. В письме к госпоже Жоффрен она замечает: «Он отъявленный лентяй, хотя очень умный и способный».

Вступая в заговор с целью возведения Екатерины на престол, братья Орловы тешили себя надеждой, что, получив корону, императрица решится на венчание с Григорием. Этот проект, однако, потерпел крах, поскольку русское дворянское общество отнюдь не настроено было подчиняться «госпоже Орловой». Екатерина отлично понимала, где граница, за которую она не смеет переступить.