Он кивнул.

— Потому что Петр хотел, чтобы Ширван это сделал, он подталкивал его к этому.

— Почему?

Выражение лица женщины снова стало другим. На ее щеках еще не просохли слезы.

— Потому что на свой лук и он всегда натягивал три или четыре тетивы. Он хотел получить Батиару, но он также хотел дать Леонту урок, показать ему, что существуют границы, что возможно даже поражение на этом пути. Разделить войска, чтобы справиться с Бассанией, было одним из способов этого добиться. И, разумеется, прекратились бы выплаты денег на восток.

— Он хотел потерпеть поражение на западе?

— Конечно, нет. — Та же слабая, почти незаметная улыбка, рожденная воспоминаниями. — Но есть способы выиграть больше, чем в одном, и каким именно способом добиваешься победы, имеет иногда очень большое значение.

Рустем медленно покачал головой.

— И сколько людей должны умереть ради всего этого? Разве это не тщеславие? Считать, что ты можешь поступать, как бог? Мы не боги. Время предъявляет свои права на всех нас.

— Повелитель императоров? — Она взглянула на него. — Это так, но разве нет способов сделать так, чтобы тебя помнили, доктор, оставить свой след на камне, а не на воде? Подтвердить, что ты… был здесь?

— Для большинства из нас — нет, госпожа. — Уже произнося эти слова, он вспомнил повара из лагеря Синих: «Этот мальчик — мое наследство». Вопль из глубины души этого человека.

Ее руки и тело скрывали простыни. Она сидела неподвижно как каменная. Сказала:

— В этом лишь половина правды, уверяю тебя. Не больше… Разве у тебя нет детей, лекарь?

Как странно, повар задал ему тот же вопрос. Второй раз за ночь он беседовал о том, что человек способен после себя оставить. Рустем сделал знак, охраняющий от зла, повернувшись лицом к огню. Он сознавал, какой странной теперь стала эта беседа, но чувствовал, что эти вопросы затрагивают саму суть событий этого дня и этой ночи. Он медленно произнес:

— Но если мы останемся в памяти других людей, даже наших собственных наследников, не значит ли это, что нас запомнят неправильно? Что знает ребенок о своем отце? Кто решает, как именно нас опишут в хрониках и опишут ли вообще?

Она слегка улыбнулась, словно он порадовал ее своим умом.

— Эта проблема существует. Возможно, летописцы, художники, скульпторы, историки… возможно, именно они — подлинные повелители императоров среди всех нас.

Рустем ощутил приятное тепло от того, что удостоился ее одобрения, но на мгновение он представил себе, какой была эта женщина, сидящая на троне, в драгоценностях, в окружении придворных, стремящихся заслужить ее одобрение.

Он опустил глаза, снова преисполнившись смирения.

Когда он поднял их, выражение ее лица было уже другим, словно этот отвлеченный разговор завершился.

— Ты понимаешь, что теперь должен быть очень осторожным? — спросила она. — Бассаниды станут непопулярными, когда о войне узнают все. Держись поближе к Боносу. Он защитит гостя. Но пойми еще одно: тебя могут убить, когда ты вернешься в Кабадх.

Рустем широко раскрытыми глазами посмотрел на нее.

— Почему?

— Потому что ты не выполнил приказ.

— Что? Царица антов? Они ведь не могут полагать, что сумею убить особу царской крови так быстро, так легко?

Она неумолимо покачала головой.

— Нет, но они могут полагать, что ты к этому моменту уже погиб, пытаясь убить ее, доктор. Тебе были даны указания.

Он ничего не ответил. Ночь, глубокая, как колодец. Как выбраться из нее? И сейчас ее голос звучал как голос человека, бесконечно искушенного в жизни при дворе правителей.