Шарина, так же как и все остальные в деревне, привыкла к сдержанной доброте отшельника. Наблюдать его нынешнюю игривость, таящую в себе непонятную жестокость, — это было даже хуже мрачной суровости, поразившей ее минуту назад.

Один из солдат поднес к губам трубу — конусообразное приспособление из блестящего серебра, — и раздался пронзительный сигнал из двух нот. Другой солдат, с белым нашлемником, в отличие от остальных, красных, стал громко зачитывать приказ.

После этого все маленькое войско выстроилось по двое и, четко печатая шаг, промаршировало по сходням на берег. Их подбитые гвоздями башмаки прогромыхали по дощатому настилу. Каждый раз, когда солдаты топали левой ногой, они ударяли древками копий о щиты и что-то гаркали, чем создавали неимоверный шум. Шарина невольно напряглась.

— Типичный прием, чтобы напугать врагов во время атаки, — пояснил Ноннус все тем же новым тоном. — Говорят, в некоторых случаях срабатывает.

Тем временем часть моряков, оставшаяся на борту, почтительно придерживала поручни, пока женщина спускалась по трапу вслед за войском. Серебряная лента с бриллиантами в ее седых волосах отсвечивала и блестела на солнце. Породистое лицо дамы выражало скуку и смирение.

Отставая на полшага (так, что ее великолепный головной убор чуть не касался его собственного), за женщиной следовал молодой человек в роскошном черном одеянии: блестящие сапоги до колена, шелковая туника, атласный плащ. Его треуголку со скругленными полями украшало черное лебединое перо, которое изысканно колыхалось при ходьбе. Тщательно причесанные усы и эспаньолка, несомненно, были призваны придать степенность его нежным чертам. Эффект получился обратный: они казались пририсованными к детскому лицу.

— Еще один орнифальский красавчик, — ледяным тоном произнес отшельник. — Посмотри на них хорошенько, дитя мое. Потом сможешь рассказывать своим внукам об этом знаменательном дне.

— Ноннус! — взмолилась Шарина. — Прошу тебя, не говори таким тоном! Ты…

Он вздрогнул, как если бы девушка ударила его. Опустился на колени в молитвенной позе, потупившись и скрестив руки.

— Прости меня, дитя, — произнес он прежде, чем снова подняться. — Я помню, что было, и забываю то, чему надлежит произойти. С помощью Госпожи я больше не допущу подобного.

Чтобы как-то сгладить неловкость, Шарина сконцентрировала свое внимание на молодом человеке. Он как раз приостановился на корме, пропуская даму вперед.

— Да он совсем мальчишка, — пробормотала Шарина.

— Думаю, ему около двадцати, — заметил отшельник, на сей раз подчеркнуто нейтральным тоном. — Благородные не так быстро старятся, как простой люд.

Юноша спускался по сходням, морской бриз развевал его черный плащ.

Ноннус задумчиво добавил:

— Двадцать лет — плохой возраст для мужчины. Возраст, когда хватает сил сделать почти все, что хочется, но не хватает ума оценить, какую цену придется заплатить за эти поступки.

— Давай подойдем поближе, — предложила Шарина. Ей не очень хотелось обдумывать последнее высказывание и смысл, который отшельник вложил в свои слова.

Они с привычной ловкостью стали взбираться на волнолом. Мастера времен Старого Королевства выстроили его столь искусно, что даже тысячелетие штормов и катаклизмов не испортило каменных ступеней.

Солдаты выстроились двойной шеренгой между мельницей и постоялым двором.