— Неужели тебе интересно? — Она молчит нерешительно и опять зябко пожимает плечами. — Вещь довольно банальная. Наконечник трехгранный, бронзовый, эта форма бытует на всей территории скифского мира. Ему больше двух тысяч лет… насаживался на тростниковое древко… Что еще?.. Из раскопок моего дядюшки, он великий ученый.

О чем ты болтаешь, женщина? Разве слышала ты хоть раз, как жужжит над степью стрела, разве видела, как упавшая лошадь бьет копытами в судорогах? Улыбнись же, не удручай мужчину серьезностью твоего лица!

Она улыбается:

— Вот что, нарисуй мне какую-нибудь из тех вещей… ну хоть этот же наконечник… только так нарисуй, чтобы был не хуже, а лучше, чем настоящий, чтоб хотелось взять его в руки и насадить на древко!

Скользит карандаш, рисует хищное острие стрелы, и грани, и пятна патины, и зазубринку на черешке.

Она наклоняется, смотрит, и он ощущает щекой мягкость ее волос.

— Превосходно, дядя будет доволен… Ну что же, я беру тебя в рабство.

— Что? Что?!

— На полгода беру тебя в рабство, что тут странного? Добровольно сдаешься?

Совсем распустилась женщина! Нужно оттаскать ее за косы, а потом проучить плетью!

Нет у меня плетки… а у нее нет кос.

— Да, сдаюсь.

Вот и попалась добыча, приклеилась паутина накрепко, играют ее нити, поют.

Скорей же ко мне, помощники, скорей ко мне, мои сильные, скорей же, отважные, быстрые. Ты, с иссохшими пальцами, как черви мясные скрученными, ты, со щекою выгнутою, ты, у которого ржавый лоб, взоры молниеносные, — равные мои, сюда, сюда!

Зал с высокими окнами, резные потемневшие двери, в рамах — мутные зеркала. На старинных часах — двенадцать: не качается маятник, время застыло, — может, в полдень, а может, в полночь.

Круглый стол с массивными ножками и желтые пятна: лица. Что-то злое повисло в воздухе, то ли ссорятся, то ли спорят.

— Дядюшка, вот художник, о котором я говорила.

Роговые очки с птичьим клювом кивают:

— Юноша, вам везет: вы можете сразу приняться за дело! Раздобудьте, пожалуйста, тушь для художника.

Выползают на лист бумаги черные головастики да паучки с рогами.

— Вот эти значки — для курганов, а эти — для грунтовых могил. И старайтесь, чтоб вышло красиво: эта карта пойдет заказчику!

А рядом старуха, с усами и в мужском пиджаке, стучит в пол суковатой палкой:

— Вы опять отвлеклись! Я требую, чтобы мой могильник отдали мне! Я его начинала копать, и вы знаете это!

— Мы не можем из-за таких пустяков перебрасывать ваш отряд.

— Это мой, мой могильник! Это был, — в совиных глазах появляются крупные слезы, — это был свадебный подарок моего мужа!

— К свадьбе надо дарить бриллианты, а не старые могилы с костями, — ворчит клювоносый, — не то вместо детей родятся зверушки.

— Что? Что вы сказали? — всхлипывает старуха и опять стучит в пол клюкой.

— Я сказал, — клювоносый встает, — что мы, как никто, чтим заслуги покойного. — Он выдерживает приличную паузу. — Он был великий ученый и прекрасной души человек. — Снова пауза, клювоносый садится. — Но ведь есть интересы общей игры. Мы обязаны также уважать интересы заказчика.

— Можно мне? — поднимается молодой человек с лицом перекормленного ребенка. — А что если я уступлю эти двадцать могил, а взамен возьму три кургана, те, что больше всего мешают заказчику, вы же, — он умильно колышет щеками в сторону клювоносого, — начнете могильник у берега.