— Ну куда, старый хер, лезешь? Девяносто градусов вода, заводская. Кипятка не видал, что ли? Лучше псине бы намордник надел.

— Ты поговори, поговори у меня! Кто начальник?

— А ну сваливай, сука лагерная! — вдруг освирепел работяга, видно в интонациях узнал знакомое что-то.

А глаза угрюмые, страшные, в грязной лапище шведский ключ.

— Помогите!

От пронзительного бабьего визга рабочий шарахается, а овчарка прыгает на обидчика. Но ошейник ей врезается в горло, она падает боком на лед, и поверх нее плюхается хозяин. Что-то темное бьется в облаке пара и вдруг исчезает — бабий истошный визг раздается уже из ямы. Скидывает рабочий ватник и, став на колени, опускает его вниз в черноту, клубящуюся горячим паром, а другой работяга его держит за пояс. Визг стихает, снизу слышен плеск, и на ватнике повисает тяжесть. Тянут ватник, осторожно, чтоб самим не свалиться, и вытаскивают повисшую на рукаве овчарку. А в яме теперь все неподвижно и тихо.

Овчарка отбегает от ямы, трясет обожженным задом, рычит и бросается вдруг на подбегающего охранника.

Как учили: укус в запястье, прыжок в сторону, нога ниже колена, еще прыжок — и на шею. Но охранник ловким движением втискивает кулак в открытую пасть, а другой рукой тычет где-то пониже уха, и собака, скуля, подгибает задние лапы.

— Ай ты, падла, на кого тянешь? — Охранник укоризненно пинает ее в брюхо ногой и поворачивается к рабочим. — Вынимай мужик, быстра-быстра! Не простая мужик, начальник!

— Ну и хер с ним, что начальник, — басит бригадир добродушно, теперь все одно, вареный… спустят воду, достанем… ну а хочешь, ныряй за ним сам.

Охранник с опаской заглядывает в пахнущий серой квадратный провал:

— Не будем нырять, ждать можем. У нас работа такая. Папироса давай?

Да, лисичка, видать, был у тебя ангел-хранитель: надоумил ведь сложить в чемодан все твои материальчики — тетрадочки, записочки, пленочки — и в последний момент не оставить чемодан на земле — взять с собой в горячую ванну. Что-нибудь тебе за это зачтется, ибо человек сто, не меньше, поклонились бы тебе в ноги за утопление чемодана. И когда соберется трибунал по твоему делу, два ангела и между ними архангел, и прикажут ввести твою душу — вот тогда-то, лишь только ангелы начнут пальцами носы зажимать, шагнет вперед твой хранитель и скажет:

— Граждане судьи, то верно, что душа сия сволочная и запах издает неподобный — уж кому как не мне знать: нанюхался, — все ж возьмите в соображение, что его последний в жизни поступок уберег от великого горя человеков числом сто и дюжину, я вот списочек оных для вас составил…

Улыбнется печально архангел:

— Дико, дико сие… воистину неисповедимы пути Господни, — и почешет крыло задумчиво. — Слушай приговор, брат-хранитель. Нам записка твоя ненадобна… отведи-ка его в чистку по первости, да и сам не забудь почиститься, от тебя тоже, ровно, припахивает. Что останется от него после чистки, запечатаешь в малую скляницу, да на крышке чтоб имя разборчиво, и оставишь здесь, в уголку. А мы потом разберемся.

И вздохнет ангел-хранитель:

— Ну пошли, горемыка.

Будет несколько лет путешествовать чемодан под землей по трубам, но однажды под напором течения встанет он на ребро, застрянет и лишит горячей воды сразу целый район. Долго будут искать причину, пока не найдут этот странный металлический чемодан, а ночью, тайком, бригадир аварийных рабочих вырежет автогенной горелкой замок чемодана и увидит внутри раскисшее месиво из бумаги и магнитофонных пленок. Плюнет, ругнется матерно и выкинет все на помойку.