Вот и Кандагар — город, опоясанный кольцом стен. Сплошь голые каменные строения, ничуть не изменившиеся с моих времен.

Потом мы снова отчалили. Напряжение мое росло. Я вновь вооружился револьвером Барри. Со всевозможным тщанием я изучил карту и ждал теперь минуты, когда мы перелетим границу и окажемся в Индии (которая, разумеется, совершенно находилась под британским владычеством). За один день мы должны добраться до Лахора. Я снова разыграл недомогание и остался в каюте, чтобы подготовиться к заключительному этапу моего плана.

Я был убежден в том, что никто из офицеров или команды не имеет при себе оружия. От этого обстоятельства и зависело теперь исполнение моего замысла.

Шли часы. Около полудня мы должны были стать на якорь в Лахоре. Около одиннадцати часов я покинул каюту и вошел в рубку.

Капитан Корженевский стоял спиной к двери и пристально вглядывался сквозь клочья облаков в коричневую, иссушенную солнцем равнину, простиравшуюся под нами. Барри стоял у компьютера и выискивал оптимальный воздушный коридор, чтобы нам ловчее вырулить к лахорскому аэропарку. Радист склонился над своими приборами. Рулевые изучали показания на шкалах. Никто не видел меня, когда я тихо вошел, вытащил из-за пояса револьвер и спрятал за спиной.

— В Лахоре все нормально? — спросил я. Барри поднял глаза, наморщил лоб:

— Привет, Бастэйбл. Вам лучше?

— Мне великолепно, — сказал я и сам услышал в своем голосе довольно странные нотки.

Барри еще больше помрачнел.

— Это замечательно, — сказал он. — Если хотите еще немного отдохнуть, то у вас есть три четверти часа до посадки.."

— Я чувствую себя хорошо. Я только хотел убедиться в том, что мы идем к Лахору.

Корженевский с улыбкой повернулся ко мне:

— А почему же нам не идти к Лахору? Вы что-то увидели на кофейной гуще?

— Не на кофейной гуще… Боюсь, вы не правильно расценили мои действия, капитан.

— В самом деле? — он поднял бровь, продолжая пыхтеть своей трубкой.

Его хладнокровие приводило меня в неистовство. Я поднял револьвер и взвел курок.

— Да, — произнес он, не меняя тона или выражения лица. — Возможно, вы и правы. Так это нечто большее, нежели просто солнечный удар?

— Солнце тут ни при чем, капитан. Я доверял вам. Всем вам. Может так статься, что в этом вовсе нет вашей вины. В конце концов, вы думали, что я — один из вас, «по меньшей мере эмоционально», как выразился ваш друг Демпси. Но это не так. Я заблуждался, считая вас порядочным человеком, а вы поддались иллюзии, полагая меня таким же подонком, как вы сами. Ирония судьбы, не находите?

— Еще какая, — поведение Корженевского оставалось прежним. Но Барри выглядел растерянным и смотрел то на меня, то на капитана, как будто мы с ним оба только что лишились рассудка.

— Вы превосходно понимаете, о чем я говорю, — сказал Я Корженевскому.

— Должен признаться, не вполне, Бастэйбл. Если вы хотите услышать мое откровенное мнение, то я считаю, что у вас нечто вроде припадка. Надеюсь, вы не собираетесь кого-нибудь ранить?

— Я в высшей степени в здравом рассудке, — заявил я. — Я узнал, что вы такое — вы и ваши люди, капитан. Я обязан доставить этот корабль в Лахор, на военный аэропарк, чтобы передать всех вас в руки властей.

— Что-то связанное с контрабандой?

— Нет, капитан. С государственной изменой. Вы сами заявляли мне, что вы — британский подданный. Вы укрываете разыскиваемых преступников. Ваши пассажиры — Дутчке и девушка. Видите, я знаю, кто они такие. И я знаю, кто вы такой — прихвостень анархистов, и это только в лучшем случае.