Аркандонд мог не говорить сыну: «Я не был лучшим правителем. Не был лучшим человеком. Будь правителем вместо меня. Гордись тем, чем некогда был наш клан, и найди для него новую вершину».

И как будто услышав отца, Дурандонд прошептал: «Я обязательно это сделаю».

Он обнял отца, преклонил перед ним колени, встал, улыбнулся прощальной улыбкой и отвернулся. Позднее, скрывшись среди южных холмов и ощутив себя на время вне опасности, Дурандонд выехал к самому гребню и оглянулся на цитадель. Над стенами поднималось пламя. Темные фигурки падали с башни. Смерть вслепую бродила среди отчаявшейся беспомощной жизни.

— Надо было нам послушать Странника, — горестно заметил Орогот.

— Я уже говорил: я его слушал.

— Почему же ты ничего не сделал?

— Я думал, мы как раз что-то делаем, — прищурился Дурандонд.

— Уходим на запад?

— Так он нам сказал. Сдается мне, что от пророчества не убежишь. Вот потому-то я подготовился, а вы нет.

Орогот принял укор.

— Кайлум с отцом выступили против Рива. Он успел прокричать боевой клич после того, как отец пал рядом с ним.

— И все-таки он уходит на запад. Так сказали гонцы.

— Тело отца с ним.

— Хорошо. На западе обитают Мертвые. На запад мы уходим в конце нашей жизни.

Впервые за время их встречи Орогот рассмеялся:

— Клянусь рассветным криком Тараниса! Уверенности в тебе — что молока в груди Бриганты.

Дурандонд весело взглянул на побратима:

— Разве это плохо?

— А я не жалуюсь. Нам понадобится вся уверенность, какую мы сможем собрать, потому что жить мы будем в тени унижения отцов.

— Тогда вот мой совет: призови богов и скачи!

— На запад. В неведомые земли, — согласился Орогот.

— Нет, — сказал Дурандонд, — к дому!

Потрепанное унылое войско Дурандонда тянуло из меня силы, как нерожденное дитя в дни голода истощает тело своей матери. Истощает, отчаянно высасывает жизненные силы, и мать ослабевает, зато появляется на свет крепкий младенец. Эта тень, воскрешенная для моей надобности, теперь, вспоминая меня, вытягивала из меня поддержку.

Я старел. Я прекратил борьбу. Что-то во мне менялось, покоряясь судьбе, как изменилось что-то в том Дурандонде, каким он был в прошлом, и вместо того чтобы вывести с отцом своих бойцов и героев в поле против Рива, он повиновался мудрости старшего и покинул свои владения, отдав их на разграбление.

Дурандонд поступил мудро, хотя такой поступок должен был представляться трусостью. Но я ведал то, о чем не могла знать эта тень правителя: такой ценой Дурандонд положит начало новому царству, основанному на земле, а не на цитадели. Да, Тауровинда собирала вокруг себя земли. Но не жадность правила в этой твердыне.

Такой простой выбор. Но он означал, что в свое время Пендрагон станет жителем этих мест и заселит их своей отвагой и живым духом.

Но что все это значит для вас, читающих мою повесть много лет спустя? Все, что я могу вам сказать: в те дни это значило многое.

Взглядом Морндуна я видел, что Дурандонд с болью вспоминает время поражения. Он умирал — я уверен в этом — с мыслью об отце. Он сидел на скамье в своей могиле, опершись локтями на колени, оглядывая свое посмертное добро, и чаще всего взгляд его останавливался на щите и шлеме, положенных в головах носилок, на которых покоился труп. Маска черненого серебра скрывала лицо, но густые седые волосы Дурандонда стекали по сторонам носилок.

Века спустя в этом жилище мертвого еще легко дышалось, распад сказывался лишь в занавесях да в ржавчине на металле, а еще в скелетах пяти охотничьих собак, свернувшихся у него в ногах.