Как гончая идет на запах, как волк идет на кровь, так я шел на песню. До меня все явственнее доходила мольба, скрытая призрачным мотивом, словно Арго прятал за печалью грозящую ему опасность.

Вскоре Конан придержал лошадей, развернул колесницу боком и прищурился на восход. Мы как раз перевалили через хребет. Утреннее солнце сияло перед нами, озаряя небо, но скрывая землю последней тенью ночи. Лошади заволновались, почувствовав беспокойство солнечного мальчика.

— Мы почти на месте, — сказал он, — но дальше придется пробиваться через легион. Как ни жаль, добрый остров остался позади.

Он связал длинные волосы в тугой узел на макушке, показывая, что готов к битве. Ножом соскреб щетину со щек и подбородка, оставив волосы только на верхней губе. Он порезал щеки до крови — нарочно, разумеется, — и растер кровь ладонями, прижал их к лицу, затем обошел коней спереди, дав им вдохнуть сырую руду своей жизни. Кони попятились, встряхнули головами, но он успокоил их несколькими тихими словами.

Возвращаясь на колесницу, Конан устало взглянул на меня. Его сильное худое лицо вдруг постарело, на него легла печать тяжкого опыта. Я заметил, как потрескались его пересохшие губы, хотя все тело атлета выражало готовность к сражению.

— Где-то там, в толпе Мертвых, мой брат. Мне нужно найти его. Если заметишь — скажи мне. Но не тревожься, сначала я доставлю тебя. К твоему кораблю. Есть во мне что-то от Меркурия, — ухмыльнулся он. — Послание должно быть доставлено во что бы то ни стало!

Солнце поднялось, рассеяв тени, и тогда я увидел полчища. Они простирались до горизонта на востоке, насколько мог видеть глаз: палаточные города, навесы, поля для учений, поля для игр. Зрелище ожидающей наступления армии, беспокойной, прожорливой и буйной; сумятица, смесь великого и доброго, отчаянного и дикого из многих времен и многих стран.

— Они не ведают, что творят.

Конан с любопытством покосился на меня:

— Как это понимать?

— Они обитают в мире, где прошлое — воспоминание, а действие — мечта. Им следовало бы пребывать в довольстве, проводить время в играх жизни, а не в погоне за смертью. Им здесь не место. Они прижаты к краю мира железной рукой и жаждой крови, словно непроизнесенным проклятием.

Конан обдумал мои слова и согласился:

— Словно вода, стекающая в колодец. Их увлекает сила. Сила, направленная вниз. Их влечет сюда, но они беспомощны.

— Вода из колодца, — задумчиво проговорил я.

Конан впал в поэтический раж:

— Слезы детей и старцев. Пролитые без мысли. Неудержимые.

— Беспомощные.

Конан вынул начищенный клинок, протянув мне резной костяной рукоятью вперед:

— Бери. Он может тебе пригодиться.

— Он мне не понадобится.

Он уставился на меня и тут же рассмеялся.

— Сколько в тебе уверенности! А ведь ты даже не сын природы. Не родня богам. Мерлин. Антиох. Я постараюсь запомнить тебя. Мерлин… Так называют сокола. Есть у тебя крылья?

— Крылья не самое трудное волшебство. Могу отрастить.

— Верю, что можешь. Возьми и ножны, если боишься порезать пальцы. — Он дал мне узорчатые ножны своего золоченого солнцем клинка.

— Я же сказал, он мне не понадобится.

— Уверен! — Это было сказано с одобрением.

— Стар и глуп, — поправил я. — По сути, я даже больше создание природы, чем ты, сын Солнца. Поспешим на край мира, Конан. Там ждет меня старый друг.

Он с любопытством глянул на меня и тряхнул головой.

— Ты странный человек. Я был бы рад войти в твои сны.

И он стегнул лошадей.