Сад рос вместе с Иваном. И была там его вишня. Он посадил ее в тот год, когда впервые прошел по улице родной деревни с неуклюжим кожаным ранцем за плечами. Провожая, мать широко перекрестила его, сказав такие слова, от которых защемило в груди.

Тяжелая дрема одолела Дундича. Он даже не заметил, когда и откуда здесь, за тысячи верст от Грабоваца, появилась мать. Он не видел ее лица, не слышал голоса, но чувствовал ее руки, дыхание. — Прерывистое, горячее. Ну кто же, как не она, заботливо и нежно прикроет его плечо концом бурки? А вот сейчас снимает со лба затенившую его челку?

Дундич открыл глаза. Перед ним на корточках сидел Никола Князский. Щетина на его скулах горела, словно облитая солнцем. И голубели глаза. А губы большие, немного вывернутые, будто играл Никола на трубе и забыл поджать их, подрагивали от радости. За ним стоял весь отряд.

— Там наши! Двинулись? — спросил Никола.

Дундич провел жесткой ладонью по теплому лицу, словно снял дремотную маету.

От железнодорожных путей доносились паровозные надрывные гудки, лязг буферов, скрежет тормозных букс. Знакомая картина: вагоны забиты женщинами, стариками, детьми и бойцами Пятой украинской армии. Может быть, среди них есть и приятели Дундича. Ведь с ним ушло всего около тридцати человек, а остальные — с отрядами Чолича, Груловича, Сердича… Не перешли же они на сторону Рады.

Иван легко поднялся и стал надевать портупею.

— Пойдем арьергардом. Будем оберегать тылы.

— А когда же соединимся? — спросил нетерпеливый Петр Негош. — Уже неделю без своих. Дикие стали, как волки.

Дундич прищурил глаза и насмешливо ответил:

— В таком виде придешь к красному командиру? Что скажешь? Ты боец революции. А вид твой хуже пленного турка.

— Ну, ну, Иван, — заискрились темные глаза черногорца. — Не сравнивай меня с басурманами. Может, еще скажешь, что я на шваба похож?

— На шваба не похож, а на разбойника с большой дороги очень, — засмеялся Дундич.

Глядя друг на друга, и бойцы засмеялись. Только теперь они заметили прорехи на гимнастерках и шинелях, отсутствие пуговиц, сапоги и ботинки, просящие «каши». Когда все притихли, Дундич решительно сказал:

— Не хочу свой отряд в таком виде показывать Ворошилову. Ясно? — И еще через паузу: — Идем к Дону. Моемся, бреемся, стираем, починяем. Потом докладываем. Кто против?

— Как ни латай мои шаровары, — задумчиво проговорил Князский, — а дыру дырой не закроешь. То одно, то другое, — повернулся туда-сюда. И опять смех.

Давно, ой как давно не видел Дундич своих ребят такими веселыми. А чему радуются? Тому, что похожи на босяков. Да в другой раз за такой вид в строй бы не допустил, а теперь мирится, вместо со всеми смеется.

Они уже шли легкой рысью за уходящими составами, когда вдруг Князский резко рванул повод и остановил отряд предостерегающим жестом. Дундич очутился возле Николы. Тот молча указал в сторону последнего эшелона. Ничего настораживающего, а тем более тревожного Дундич не заметил. Ну, остановился один паровоз с несколькими вагонами. Высыпали бойцы, женщины, дети из вагонов, цепочкой побежали к балке. В руках ведра, котелки. Ясно, на станции не хватило воды. Теперь беженцы наполняют паровозный тендер.

— Смотри, командир! — указал Князский за железнодорожное полотно.

Там, по-над самым краем, стелилось серое облако пыли. Было ясно: скачет не меньше эскадрона.