|
и нем.).] и никто этого в Москве Девятнадцатого Года – не видит, кроме меня, которая для вас – ничего не может.
– Ах, Марина! Мне так стыдно было перед ним своих низких квадратных тупоносых ног!
Перед «ним» – на этот раз не перед Юрой. Сонечка в мою жизнь вошла вместе с моим огромным горем: смертью Алексея Александровича Стаховича, в первые дни его посмертья. Кто для меня был Алексей Александрович Стахович – я уже где-то когда-то рассказывала, здесь дам только свои неизданные стихи к нему:
Хоть сто мозолей – трех веков не скроешь! Рук не исправить – топором рубя! О, сокровеннейшее из сокровищ: Порода! – узнаю тебя.
Как ни коптись над черной сковородкой — Все вкруг тебя твоих Версалей – тишь. Нет, самою косой косовороткой Ты шеи не укоротишь!
Над снежной грудой иль над трубной сажей Дугой согбен – все ж гордая спина! Не окриком, – все той же барской блажью Тебе работа задана.
Выменивай но нищему Арбату Дрянную сельдь на пачку папирос — Все равенство нарушит – нос горбатый: Ты – горбонос, а он – курнос.
Но если вдруг, утомлено получкой, Тебе дитя цветок протянет – в дань, Ты так же поцелуешь эту ручку, Как некогда – царицы длань.
(Один из слушателей, тогда же: – Что это значит: утомлено получкой? – Когда человек, продавщик, устает получать. (Непонимающие глаза.) Устает получать деньги, ну – продавать устает. – Разве это бывает? (Я, резво:) – Еще как. Вот с Львом Толстым случилось: устал получать доходы с Ясной Поляны и за сочинения гр. Л. Н. Толстого – и вышел в поле. – Но это – исключительный случай, гений, у Вас же рэчь (мой собеседник – поляк) – о «дитя». – Мое дитя – женщина, а получать ведь вопрос терпенья, а женщины еще более терпеливы, чем гении. Вот мое «дитя» сразу и подарило розу Стаховичу…)
Второе:
Не от запертых на семь замков пекарен И не от заледенелых печек — Барским шагом, распрямляя плечи, Ты сошел в могилу, русский барин.
Старый мир пылал – судьба свершалась. – Дворянин, дорогу – дровосеку! Чернь цвела, а вблизь тебя дышалось Воздухом Осьмнадцатого века. |
