Понурившись в чужих неудобных санях, Баранщиков на льду Неро-озера разминулся с летящей тройкой. Кони чуть не сшиблись, и на миг седоки обоих возков успели взглянуть друг на друга. Василий узнал своего приятеля и собутыльника, юрьев-польского прасола, а тот, махнув Василию рукой велел кучеру погонять к городу. Потеряв из виду убогую подводу, прасол еще долго покачивал в раздумье головой и насмешливо оглаживал шелковистую бородку.

«ПОШЕЛ НА ШПИЛЬ»

Всяко было в дороге до Питера. И ночлеги в санях, под рогожами да в соломе. И многоверстные переходы берегами глухих болот, и леса, и озера, и старинные города Калязин, Кашин и Бежецк, и редкие встречные обозы, а более всего — снега и снега, вешки в полях, постоялые дворы да придорожные кресты над безымянными могилками самоубийц и замерзших путников. Встречали колодников, угоняемых в царские рудники, вязли за Максатихой в Пустопорожнем болоте, раскинувшемся на десятиверстья. Видели множество зверя и птицы. На заснеженным Бологом озере довелось им посмотреть, как волчья стая по твердому мартовскому насту гнала огромного лося.

Только после Валдая, что стоит на государевом тракте из Москвы в Петербург, двинулись по хорошо наезженной дороге. А народ здесь, по тракту, оказывается, еще беднее живет, чем на Волге-матушке! Государственных, экономических крестьян почти нет, одни господские мужики живут, горе мыкают. Деревеньки бедные, избы черные, народ сумрачный.

Чем ближе к столице, тем чаще приходилось сворачивать в сугроб: с ямщиком почтовым не поспоришь, у него дело государственное, да и господа в кибитках важные лежат, военных много, того и гляди по хребтине схватишь! Бывало, раньше поглядывал Василий Баранщиков на дома побогаче, диковинки высматривал, чтобы, может быть, со временем и для себя перенять. А ныне глядит угрюмо на самые нищие хаты: как-то в них бедняки с корочки на корочку перебиваются, мякиной горе заедают. И стал примечать: таких-то, у которых всей рогатой скотины — вилы да грабли, на святой Руси не в пример больше, чем зажиточных да пузатых. Раньше вроде и не замечалось!

Добрался он «на долгих» до питерской окраины благополучно, только с тела спал, вызволяя из снега не только сани, но и самих кляч. Вот и село Колпино с новым медеплавильным заводом, судоверфью и мастерскими. Здесь просился Василий со своим извозчиком и пешком дошел до града Петрова.

На Невской першпективе дивился многолюдству, движению карет, огромности Гостиного двора, а более всего — строгому порядку и чистоте на улицах. Стрелой летит проспект в серую даль, а по сторонам — решетки чугунные, величественные дворцы, тяжкие цепи разводного моста через Фонтанную реку. Вдали красуются соборы и церкви со шпилями и стройными колоннами — ну впрямь царский град!

На просторной площади у самой Невы заметил Василий дощатое строение между старинным собором и набережной. Строение заинтересовало нижегородца — тут велись какие-то работы. Он смело прошел за деревянный забор и увидел огромную скалу, формой похожую на вспенившуюся волну. От мастеровых людей узнал, что послужит скала подножием памятнику царю Петру.

Подивился Василий, как же столь великую тяжесть смогли сюда, на городскую площадь, притащить, коли она, сия скала, от природа здесь не выросла. Пояснили ему мастера, что утес этот некогда высился близ деревни Лахты в осьми верстах от Питера и название имел «громовой камень». Крестьянин Семен Вишняков предложил превратить «Громовой камень» в постамент для памятника Петрова. Но, действительно, как же было доставить его на площадь? Гранитная скала весила около ста тысяч пудов. В городе долго медлили с каменной облицовкой набережной против будущего памятника — все ждали, когда привезут водой и выгрузят каменную гору.