Серзак стал все чаще оглядываться.

— Пора отдохнуть, — сказал он. — Кони устали. Да и покормить их надо. Нам самим, кстати, тоже не мешало бы покормиться. Еда — это вообще штука очень приятная. Когда ее нет — нет и всего остального. Разве можно захотеть даже самую красивую женщину, если в желудке пусто? Нет, что бы ни говорили, а пища — самое прекрасное, что существует на свете. Я не знаю, чем бы мы вообще занимались, если бы не имели такого удовольствия. Представьте себе, как скучно живет какое-нибудь растение, которое питается исключительно солнцем и водою. От смертной скуки, оно даже не передвигается!

— Я бы так не сказал, — заявил Горкан. — Лично мне известны растения, которые очень даже передвигаются…

— Да ведь это только потому, что они питаются еще чем-то, кроме солнца и воды! — воскликнул Серзак. — Ну разве я не прав?

— Вообще-то, прав, — подумав, ответил Горкан.

Заметив в стороне ручеек, Серзак потянул поводья и заставил коней остановиться.

Конан спрыгнул с колесницы первым. Идти по твердой, не качающейся и не дрожащей земле с отвычки было тяжело. Конан опустился к ручью и зачерпнул воды. В ней плавали какие-то мелкие организмы, но киммерийца это ничуть не смутило. Бывало и хуже.

— Только не вздумай распрягать их, — посоветовал Горкан. — Сдается мне, эти кони не прочь поразмяться.

— Ты считаешь, что я похож на человека, который может позволить коням гулять, где им вздумается? — с видом оскорбленной добродетели отозвался Серзак. — За кого ты вообще меня принимаешь?

Горкан присоединился к Конану, не обращая внимания на дальнейшие рассуждения сказителя. Кешанцу вода не понравилась. Он не стал пить и тщательно вытер руки об одежду. Конан побледнел.

— Вода ядовита? — спросил он, представив себе, что может сейчас твориться у него в желудке. Колодец с осьминогом и жутким змееобразным растением ясно предстал перед его глазами. Еще более ясно вспомнились пояснения — и киммериец мгновенно покрылся холодным потом от ужаса.

— Нет, — ответил Горкан. — Просто мне не нравится пить грязную воду. Неприятно. Уж как-нибудь обойдусь.

Словно тяжелый камень свалился с плеч Конана. Он даже собрался встать и с помощью кулаков объяснить кешанцу, что не стоит делать такие вещи, не стоит смущать человеческие умы и сердца, но подумав, что чернокожий все равно не поймет, решил не делать этого.

Серзак подвел к ручью коней и животные с фырканьем стали пить. Серзак пил тихо и благородно.

— Грязь и вода — это то, из чего мы состоим, — сказал он. — Так что же нам брезговать грязной водой?

Конан, сидя на корточках, осматривался в надежде обнаружить что-нибудь съестное: ягоды, рыбу или хотя бы насекомое пожирнее. На змей и теплокровных животных он даже не рассчитывал.

— Жаль того беднягу, — сказал Серзак. — Он ведь так хотел жить. Только вот цену заплатил слишком большую. Тем обиднее ему было умирать. Но ничего — в аду его соратники сторицей возместят ему ущерб, который он нанес своим предательством! — Серзак встал и повел коней пастись.

Конан все еще тщетно занимался обеденными проблемами, когда истошный крик Серзака слился с тревожным ржанием коней. Северянин мгновенно оказался на ногах, вытянув из ножен меч.

Жуткое существо, словно выпрыгнувшее из снов безумца, мчалось к мятущимся коням. Размером с крупного широкогрудого буйвола, оно обладало гладкой белой кожей и одним толстым в основании, сужающимся к концу рогом. Спина поросла бурой жесткой шерстью.