Натая приблизилась к клетке и погладила по прутьям.

— Это — мой анэм, — сказала Натая. — Правда, он прекрасен?

Конан пожал плечами. Он не знал, что такое анэм, но признаться в этом не позволила гордость. Натая поняла это. Она положила руку Конану на запястье. Прикосновение ее было нежным, как прикосновение цветка.

— Ты видишь его и не знаешь, что такое анэм, чужеземец, — сказала она. — Никто этого здесь не знает. Никто, кроме меня. Но я не отсюда. Я родилась далеко на севере. Там, откуда я родом, анэм есть у каждого. Его дарят младенцам и он остается с человеком до самой его смерти. Ничто не способно разлучить нас. Анэм не должен двигаться. Иначе он умрет. Анэм сам ничего не ест. Он питается от меня. А взамен я получаю от него добрые сны.

Конан не понимал, как можно получать сны от неразумного животного, ни добрые, ни злые, но разубеждать Натаю не собирался. Каждый волен выбирать себе веру по вкусу.

Натая принялась вынимать из волос цветы и бросать их на постель. Следом за цветами она стала снимать свою красную одежду.

— Я не знаю откуда я, — говорила она. — Я помню холод, что-то белое всюду, огромные деревья и резкий запах. Я помню крики, что-то красное на белом — теперь я догадываюсь, что это была кровь, бородатых людей в шкурах и безбородых людей в яркой одежде. Помню грубые руки. Я думаю, моих настоящих родителей убили, а меня похитили. Большую часть детства я провела в повозке под белым пологом. Зимой мне было холодно, а летом жарко. Я не имела никакой одежды и мне дозволялось выходить только ночью. Анэм был единственной моей защитой и спасением. Его не отобрали от меня, знали, что он для меня значит. Без него я бы не прожила и нескольких дней. Потом я очутилась здесь. Я помню ласковые руки женщин, что мыли меня, умащивали благовониями и расчесывали волосы. Вода была горячей и это больше всего удивило меня. Гхоро стал мне господином. Он сказал, чтобы я называла его отцом, только так, всегда так и не иначе. Он преподал мне несколько хороших уроков, не жалея на меня гибких прутьев, и я запомнила его отеческие наставления. — Натая продолжала говорить, раздеваясь.

Ее красная одежда была одним длинным куском ткани, сложно завернутым вокруг тела.

Конан облокотился сначала на локоть, потом лег на спину, увлекая с собой Натаю, когда она полностью обнажилась, и принялся ласкать ее, прикрыв глаза и слушая жаркий девичий шепот. Он хотел ее, но не мог противиться глубокой усталости, внезапно охватившей все его члены, и крепко уснул. Натая приподнялась на ложе и посмотрела на сильное тело, лежащее рядом с ней. Она едва удержалась от того, чтобы погладить мужчину по груди и лишь провела над ней ладонью.

— Спи, мой воин, — тихо, одними губами, сказала она. — Спи, ибо тебе предстоит тяжелая работа.

Она соскользнула с ложа и оделась в белое сари. Она не стала ни насурьмливать брови, ни умащиваться благовониями, ни надевать звонких браслетов, ни подкрашивать охрой ступней. Она взяла с собой медный кувшин с вмятиной на боку и бесшумно выскользнула за дверь. Снаружи ее ждал человек с черной кожей и седыми, как лунь, волосами.

— Я готова, повелитель, — объявила Натая, опуская голову перед этим человеком, который впервые пришел к ней во сне много лет назад, как крылатый лев с пылающей гривой.

41

Конан открыл глаза от яркого света и тихих голосов. Голову он поднял с трудом, словно она была тяжелой как мельничный жернов. Внутри головы и внутри живота мелкие демоны затеяли какую-то пакость. Конан поморщился. Дверь в хижину была приоткрыта и внутрь заглядывали любопытные девичьи лица.