Хамраева Гервасий Васильевич увидел уже выходящим из калитки больничного сада.

- Что там у вас стряслось? - спросил Гервасий Васильевич.

Хамраев посмотрел на него усталыми глазами и ответил:

- Худо дело, Гервасий Васильевич… Человек помер.

- От чего?

- От безграмотности… От безграмотности врача, делавшего операцию.

- А все-таки? Конкретнее.

- Позавчера удалили больному малоизмененный отросток, а сегодня больной скончался от нераспознанной прободной язвы желудка.

- Чего же они, не видели, что оперируют аппендицит в условиях перитонита?

- Значит, не видели…

- Черт бы их побрал, - выругался Гервасий Васильевич. - Что за средневековье?!

- Вот такие дела, Гервасий Васильевич, - сказал Хамраев.

Они стояли у забора больничного сада, и только желтый свет углового фонаря освещал их в черноте этого азиатского вечера.

- Слушайте, вы, заведующий горздравотделом! - вдруг зло сказал Гервасий Васильевич и еле удержался от того, чтобы не схватить Хамраева за отвороты пиджака. - Вы что думаете, будто я тешу себя мыслью, что вам, молодому, здоровому, интересно проводить время со мной, старым хрычом? Да? Вы думаете, я не понимаю, что вам от меня нужно? Какого… вы плетете вокруг меня кружева? Нужен вам хирург или нет? Я вас спрашиваю: нужен я вам или нет? - повторил Гервасий Васильевич.

- Нет, - жестко ответил Хамраев. - Мне - нет. А вот больным вы еще могли бы понадобиться.

- Чего же вы молчали, черт вас побери?! Я буду работать в вашей вонючей клинике рядовым хирургом, слышите? И никаких месткомов, никаких профкомов, никаких комиссий по снятию остатков больничного пищеблока!.. Слышите?

- Слышу! - улыбнулся Хамраев.

- Какого черта вы улыбаетесь? - завизжал от злости Гервасий Васильевич.

С тех пор утекло много воды, и сейчас, спускаясь в приемный покой, Гервасий Васильевич думал о том, что он скажет этому пареньку из цирка, который плачет и просит, чтобы его пустили к Волкову.

Он об этом думал до самой последней ступеньки и, уже шагая по коридору, понял, что ничего успокоительного придумать не может. Он разозлился на себя и на этого циркового парня, который торчит в приемном покое.

Он сделает вот что: он возьмет и расскажет этому мальчишке всю правду. И как здоровый человек погибает из-за того, что в их дурацком цирке нет постоянного опытного врача…

- Это вы к Волкову? - спросил Гервасий Васильевич у Стасика. Кроме Стасика в приемном покое сидел старик в пыльном выгоревшем халате и черной тюбетейке, порыжевшей от старости. Старик сидел прямо на полу, держа между ног истертую полевую сумку.

- Я, - ответил Стасик.

- Дохтур… - не вставая с пола, с трудом проговорил старик. - Зачем лепешка нельзя передать? Боурсак - нельзя, курд - нельзя… Из аула спускался… Семнадцать километров шел. Виноград взял, лепешка, говорит, нельзя… Я старый - ты старый… Иди скажи. Пусть лепешка берут…

И старик вынул из сумки две лепешки, завернутые в чистую тряпку. Он протянул их Гервасию Васильевичу и повторил:

- Пойди скажи… Ты старый.

- Простите, - сказал Стасику Гервасий Васильевич и наклонился над стариком: - Как фамилия?

- Ниязов, - охотно ответил старик.

- Ниязова - жена? Алтынай - жена? - спросил Гервасий Васильевич.

Старик, кряхтя, поднялся с пола.

- Жена, жена, - радостно подтвердил он.

- Нельзя ей лепешки, аксакал. Нельзя, - развел руками Гервасий Васильевич. - Вот придет Алтынай домой - сколько угодно можно будет.