|
Наскоро одевшись и вооружившись, отправился я прямо к усадьбе. Нетерпение мое было так велико, что заря только что разгоралась, когда я подошел к знакомым воротам. Кругом пели жаворонки, галки покрикивали на березах; но в доме всё еще спало утренним, мертвенным сном. Собака даже храпела за забором. С тоской ожидания, раздраженного почти до злобы, похаживал я по росистой траве и беспрестанно поглядывал на низенький и неказистый домик, заключавший в стенах своих то загадочное существо… Вдруг калитка слабо визгнула, отворилась, и появился на пороге Лукьяныч, в каком-то полосатом казакине. Его взъерошенное, вытянутое лицо показалось мне еще угрюмее, чем когда-либо. Не без изумленья посмотрев на меня, он уже было хотел опять затворить калитку.
— Любезный, любезный! — воскликнул я торопливо. — Что вам надо в такую раннюю пору? — возразил он медленно и глухо. — Скажи, пожалуйста, к вам, говорят, ваша барыня приехала? Лукьяныч помолчал. — Приехала… — Одна? — С сестрой. — Не было у них вчера гостей? — Не было. И он потянул к себе калитку. — Постой, постой, любезный… Сделай одолжение… Лукьяныч кашлянул и поежился от холода. — Да что вам такое надо? — Скажи, пожалуйста, сколько твоей барыне лет? Лукьяныч подозрительно взглянул на меня. — Сколько барыне лет? Не знаю. Лет за сорок будет. — За сорок! А сестре ее сколько будет? — А той под сорок. — Неужто! И хороша она собой? — Кто, сестра-то? — Да, сестра. Лукьяныч усмехнулся. — He знаю, как кому покажется. По-моему, нехороша. — А что? — Так, неказиста больно. Мозглявата маленько. — Вот как! И кроме их, никто к вам не приехал? — Никто. Кому приезжать! — Да это быть не может!.. Я… — Э, барин! с вами, знать, всего не переговоришь, — возразил старик с досадой. — Вишь, холод какой! Прощенья просим. — Постой, постой… вот тебе… — И я протянул ему наперед приготовленный четвертак, но рука моя толкнулась в быстро захлопнутую калитку. Серебряная монета упала на землю, прокатилась и легла у моих ног. «А, старый плут, — подумал я, — Дон-Кихот Ламанчский! тебе, видно, приказали молчать… Да погоди, меня ты не проведешь…» Я дал себе слово во что бы то ни было добиться толку. Около получаса ходил я взад и вперед, не зная, на что решиться. Наконец, я положил сперва разузнать в деревне, кто именно приехал в усадьбу и чья она, потом опять-таки вернуться и, как говорится, не отстать, пока не разъяснится дело. Выйдет же незнакомка из дома, увижу же я ее, наконец, днем, вблизи, как живую женщину, не как виденье. До деревни было с версту, и я тотчас отправился туда, легко и бодро выступая: странная отвага кипела и разыгрывалась в крови моей; крепительная свежесть утра раздражала меня после беспокойной ночи. В деревне я от двух отправлявшихся на работу мужиков узнал всё, что мог только узнать от них; а именно: я узнал, что ту усадьбу вместе с деревней, в которую я зашел, звали Михайловским, что она принадлежала вдове, майорше Анне Федоровне Шлыковой, что у ней была сестра, незамужняя девица Пелагея Федоровна Бадаева, что обе они в летах, богаты, дома почти не живут, всё в разъездах, никого при себе, кроме двух дворовых девушек и повара, не держат, что Анна Федоровна на днях вернулась из Москвы с одной только своей сестрой… Это последнее обстоятельство меня сильно смутило: нельзя ж было предполагать, что и мужику приказано было молчать о моей незнакомке. |
