Провернувшись много раз, сложные мысли Николая Ивановича, наконец, стали простыми. Он подумал, что хватит уже и не по возрасту ему подчиняться общему течению. Надоело жить навязываемыми стереотипами. Устал бороться с собой. «Мы в ответе за тех, кого приручили», – вредный мотивчик! Не надо приручать, и нельзя приручаться – так ему нравилось больше.

Подошвы кроссовок плохо держали на скользком спуске. Особенно у тяжелого Глеба, который несколько раз уже тормозил себя задней точкой. В уставших икрах и бедрах появилась дрожь.

Нина Васильевна боялась, как все, упасть, и пару раз приземлялась, но в целом держалась на спуске хорошо и даже повеселела. Зато очень устала Ольга. Она часто останавливалась от дрожи в ногах, особенно перед валунами, образующими высокие ступеньки. Приходилось помогать ее неловким движениям и контролировать их.

Сползая с камней и поддерживая себя руками, Ольга иногда так некрасиво расставляла длинные загорелые ноги, что одна из брючин шорт задиралась вверх и открывала нескромному мужскому взгляду белое женское междуножье. Пока спускались, Николай Иванович рассмотрел черные стринги Ольги, узкой полосой скрывающие складку и забирающиеся кружевным полупрозрачным треугольничком на живот. И вспомнил, как перед свадьбой ездил с Ниной по модным тогда московским магазинам, и как в «Лейпциге» или «Праге» она купила кружевной импортный бюстгальтер. Трусовой экзотики, распаляющей женские фантазии, тогда не продавали, а вот в красивых бюстгальтерах молодые женщины уже щеголяли.

Нина долго выбирала цвет – белый или черный, потому что давали только по одной вещи в руки, а помощь мужчин в женской очереди не приветствовалась. В общежитии Нина повела его к себе и, избавившись от потерявшего форму застиранного лифчика, нацепила отдающее синевой белое великолепие, поднявшее грудь. Тогда Нина еще не все ему позволяла, и даже от полураздетости его голова шла кругом. Поэтому вряд ли она услышала от него то, что хотела тогда услышать, – как ей идет этот замечательный лифчик! Но как же была она желанна в трогательной своей простоте и доверии…

Естественный ход мыслей и наблюдений Волина снова подводили его к тому, что человеческая доверчивость естественна, но ее использование противно совести. Оправдания же боли доверившейся и обманутой души и неизбежного наказания другой души, использовавшей эту доверчивость ради некой ложно понятой или навязанной целесообразностью и пользы многим другим людям, – есть внутренний самообман, и ничего не стоит.

Николай Иванович радовался тому, что побывал на высоких вершинах, и свои выводы считал следствием этой удачи.

Как он и думал, с высоты мир выглядел иначе. Он был прост. Люди внизу этого не видели, все усложняли и из-за этого улавливались, путаясь во лжи и бесполезно страдая.

Спустившись до уровня монастыря и огибая нескончаемым лесом его стену, на развилке дорог они встретили совсем молодую пару с голопопым веселым малышом на шее отца.

Двигавшаяся на вершину молодежь уточнила маршрут. Одеты все трое были легко, почти раздеты. Из вещей в прозрачном детском рюкзачке за спиной девушки была только бутылка с водой. Приближался вечер, было часов пять пополудни. Скептически оценив сандалии на ногах папы с мамой и возраст их карапуза, Волин посоветовал им поворачивать обратно, чтобы не пришлось заночевать на горе.

– Ничего, мы дойдем, – спокойно сказал парень.

– Мы жилистые, – рассмеялась девушка. – Мы куда угодно дойдем, если знаем правильную дорогу!

На скальном обнажении за ними краской была нарисована толстая стрела, указывающая направление на вершину. Лица парня, девушки и их ребенка освещало солнце. Больше двух часов спуск шел в лесу, по теневому склону горы, и только несколько минут назад, когда дорога повернула в сторону Пятигорска, на полянках и на дороге снова грело солнышко, и встретившиеся им счастливые ребята как будто были его вестниками.