Лунёв не чувствовал желания рассказывать о себе, да и вообще ему не хотелось говорить. Он разглядывал Якова и, видя его таким испитым, жалел товарища. Но это была холодная жалость — какое-то бессодержательное чувство.

— Я, брат… терплю мою жизнь кое-как… — вполголоса сказал Яков.

— Высосал из тебя отец кровь-то…

— отчеканивал за стеной Перфишка, подыгрывая на гармонии.

— Что это за ящик? — спросил Илья.

— Это? Это — фисгармония. Отец купил за четвертную, для меня… «Вот, говорит, учись. А потом, хорошую куплю, говорит, поставим в трактире, и будешь ты для гостей играть… А то-де никакой от тебя пользы нет…» Это он ловко рассчитал — теперь в каждом трактире орган есть, а у нас нет. И мне приятно играть-то…

— Экий он подлец! — сказал Лунёв, усмехаясь.

— Нет, что же? Пускай его… Ведь я и в самом деле бесполезный для него человек…

Илья сурово взглянул на товарища и сказал со злобой:

— Посоветуй-ка ты ему: когда, мол, я, дорогой папаша, помирать буду, так ты меня в трактир вытащи и за посмотрение на смерть мою хоть по пятаку с рыла возьми, с желающих… Вот и принесёшь ты ему пользу…

Яков сконфуженно засмеялся и снова стал кашлять, хватая руками то грудь, то горло.

А Перфишка рассказывал про кого-то бойким говорком:

— И-эх-ты… Святость! — И его звучная гармония осыпала весёлые слова песенки отчаянно задорными трелями.

— Как ты с названным братом живёшь? — спросил Илья, когда Яков прокашлялся. Тот, задыхаясь, поднял своё синее с натуги лицо и ответил:

— Он с нами не живёт: начальство не велит ему… Дескать — трактир… Он… барином держится…

Яков понизил голос и с грустью продолжал:

— Книгу-то помнишь? Ту?.. Отнял он её у меня… Говорит — редкая, больших, дескать, денег стоит. Унёс… Просил я его: оставь! Не согласился…

Илья захохотал. Потом товарищи начали пить чай. Обои в комнате потрескались, и сквозь щели переборки из трактира в комнату свободно текли и звуки и запахи. Всё заглушая, в трактире раздавался чей-то звонкий, возбуждённый голос:

— Митрь Николаич! Не перетолковывай ты мои честные слова на жульнический манер!

— Читаю я теперь, брат, одну историю, — говорил Яков, — называется «Юлия, или подземелье замка Мадзини»… Очень интересно!.. А ты как по этой части?

— Наплевать мне в это подземелье! Сам невысоко живу над землёй-то… угрюмо ответил Лунёв.

Яков участливо взглянул на него и спросил:

— Али тоже что-нибудь неладно?

Лунёв думал — рассказать Якову про Машу или не надо? Но Яков сам заговорил кротким голосом:

— Ты вот всё того, Илья… ершишься, злобишься… Ну, напрасно это, по-моему. Видишь ли, никто ни в чём не виноват!

Лунёв пил чай и молчал.

— И ведь «коемуждо воздастся по делом его» — это верно! Примерно, отец мой… Надо прямо говорить — мучитель человеческий! Но явилась Фёкла Тимофеевна и — хоп его под свою пяту! Теперь ему так живётся — ой-ой-ой! Даже выпивать с горя начал… А давно ли обвенчались? И каждого человека за его… нехорошие поступки какая-нибудь Фёкла Тимофеевна впереди ждёт…

Илье стало скучно слушать, — он нетерпеливо двинул свою чашку по подносу и вдруг неожиданно для самого себя спросил товарища:

— Ты теперь чего ждёшь?

— Откуда? — широко раскрыв глаза, тихим голосом молвил Яков.