Вздохнув, он поднял кверху левую руку, а палец правой передвигая по странице, громко начал читать:

— «Повествуют, что первое человеков бытие — якоже свидетельствует Диодор — у добродетельных мужей», — слышишь? — у добродетельных! — «иже о естестве вещей написаша — сугубое бе. Нецыи бо мняху яко не создан мир и нетленен и род человеческий без всякаго бе начала пред веки…»

Яков поднял голову от книги и, потрясая рукою в воздухе, шёпотом сказал:

— Слышишь? Без на-ча-ла!..

— Читай дальше! — сказал Илья, подозрительно разглядывая старую, переплетённую в кожу книгу. Тогда вновь раздался тихий и восторженный голос Якова:

— «Сего мудрствования — свидетельствующу Цицерону — быша Пифагор Самийский, Архита Терентии, Платон Афинский, Ксенократ, Аристотель Стагиритский и мнози инии перипатетики тоежде мудрствовали глаголюще: что вся еже в вечнем сем мире суть и имуть быти — начала никакого не имяху», видишь? опять без начала! «Но круг некий быти рождающих и рожденных, В нем же коегождо рожденнаго начало купно и конец быти познавается…»

Илья протянул руку и, захлопнув книгу, с усмешкой сказал:

— Брось! Ну её к чёрту… Какие-то немцы мудрили тут — познавается! Ничего невозможно понять…

— Погоди! — боязливо оглянувшись вокруг, воскликнул Яков и, вытаращив глаза в лицо товарища, тихо спросил: — Ты своё начало знаешь?

— Какое? — сердито крикнул Илья.

— Не кричи… Возьмём душу. С душой человек рождается, а?

— Ну?

— Стало быть, должен он знать — откуда явился и как? Душа, сказано, бессмертна — она всегда была… ага? Не то надо знать, как ты родился, а как понял, что живёшь? Родился ты живой, — ну, а когда жив стал? В утробе матерней? Хорошо! А почему ты не помнишь не только того, как до родов жил, и опосля, лет до пяти, ничего не знаешь? И если душа, — то где она в тебя входит? Ну-ка?

Глаза Якова горели торжеством, его лицо освещала улыбка удовольствия, и с радостью, странной для Ильи, он вскричал:

— Вот те и душа!

— Дурак! — строго взглянув на него, сказал Илья. — Чему радуешься?

— Да — я не радуюсь, а просто так…

— То-то, просто! Не в том дело, отчего я жив, а — как мне жить?. Как жить, чтобы всё было чисто, чтобы меня никто не задевал и сам я никого не трогал? Вот найди мне книгу, где бы это объяснялось…

Яков сидел, понуря задумчиво голову. Его радостное возбуждение погасло, не найдя отклика. И, помолчав, он сказал в ответ товарищу:

— Смотрю я на тебя — и чего-то не того — не нравится мне… Мыслей я твоих не понимаю… вижу… начал ты с некоторой поры гордиться чем-то, что ли… Ровно ты праведник какой…

Илья засмеялся.

— Чего смеёшься? Верно. Судишь всех строго… Никого — не любишь будто…

— И не люблю, — сказал Илья твёрдо. — Кого любить? за что? Какие мне дары людьми подарены?.. Каждый за своим куском хлеба хочет на чужой шее доехать, а туда же говорят: люби меня, уважай меня! Нашли дурака! Уважь меня — я тебя тоже уважу. Подай мне мою долю, я, может, тебя полюблю тогда! Все одинаково жрать хотят…

— Ну, чай, не одного жранья люди ищут, — неприязненно и недовольно возразил Яков.

— Знаю! Всяк себя чем-нибудь украшает, но это — маска! Вижу я дядюшка мой с богом торговаться хочет, как приказчик на отчёте с хозяином.