— А разве ж они пойдут? — спросил Михал.
Остальные двое подняли глаза на старика.
— А чего ж бы им с нами делать?
— Да ведь к атаману мы их хотели… а то — к таможенным… — разочарованно заявил Михал.
Шакро завозился около костра и любопытно высунул голову из чекменя. Он был спокоен.
— Что ж им делать у атамана? Нечего, пожалуй, им у него делать. После уж они пойдут к нему… коли захотят.
— А лодка как же? — не уступал Михал.
— Лодка? — переспросил старик. — Что ж лодка? Стоит она там?
— Стоит… — ответил Михал.
— Ну, и пусть её стоит. А утром Ивашка сгонит её к пристани… там её возьмут до Керчи. Больше и нечего делать с лодкой.
Я пристально смотрел на старого чабана и не мог уловить ни малейшего движения на его флегматичном, загорелом и обветренном лице, по которому прыгали тени от костра.
— А не вышло бы греха какого часом… — начал сдаваться Михал.
— Коли ты не дашь воли языку, то греха не должно бы, пожалуй, выйти. А если их довести до атамана, то это, думаю я, беспокойно будет и нам и им. Нам надо своё дело делать, им — идти. — Эй! Далеко ещё вам идти? — спросил старик, хотя я уже говорил ему, как далеко.
— До Тифлиса…
— Много пути! Вот видишь, а — атаман задержит их; а коли он задержит, когда они придут? Так уж пусть же они идут себе, куда им дорога. А?
— А что ж? Пускай идут! — согласились товарищи старика, когда он, кончив свои медленные речи, плотно сжал губы и вопросительно оглянул всех их, крутя пальцами свою сивую бороду.
— Ну, так идите же к богу, ребята! — махнул рукой старик. — А лодку мы отправим на место. Так ли?
— Спасибо тебе, дед! — скинул я шапку.
— А за что ж спасибо?
— Спасибо, брат, спасибо! — взволнованно повторил я.
— Да за что ж спасибо? Вот чудно! Я говорю — идите к богу, а он мне — спасибо! Разве ты боялся, что я к дьяволу тебя пошлю, э?
— Был грех, боялся!.. — сказал я.
— О!.. — и старик поднял брови. — Зачем же мне направлять человека по дурному пути? Уж лучше я его по тому пошлю, которым сам иду. Может быть, ещё встретимся, так уж — знакомы будем. Часом помочь друг другу придется… До свидки!..
Он снял свою мохнатую баранью шапку и поклонился нам. Поклонились и его товарищи. Мы спросили дорогу на Анапу и пошли. Шакро смеялся над чем-то…
— Ты что смеёшься? — спросил я его.
Я был в восхищении от старого чабана и его жизненной морали, я был в восхищении и от свежего предрассветного ветерка, веявшего прямо нам в грудь, и оттого, что небо очистилось от туч, скоро на ясное небо выйдет солнце и родится блестящий красавец-день…
Шакро хитро подмигнул мне глазом и расхохотался ещё сильней. Я тоже улыбался, слыша его весёлый, здоровый смех. Два-три часа, проведённые нами у костра чабанов, и вкусный хлеб с салом оставили от утомительного путешествия только лёгонькую ломоту в костях; но это ощущение не мешало нашей радости.
— Ну, чего ж ты смеёшься? Рад, что жив остался, да? Жив, да ещё и сыт?
Шакро отрицательно мотнул головой, толкнул меня локтем в бок, сделал мне гримасу, снова расхохотался и, наконец, заговорил своим ломаным языком:
— Нэ панымаишь, почэму смэшно? Нэт? Сэчас будишь знать! Знаишь, что я сдэлал бы, когда бы нас павэли к этому атаману-таможану? Нэ знаишь? Я бы сказал про тэбя: он мэня утопить хотэл! И стал бы плакать. |