Отсюда я начинаю помнить себя думающим и лгущим.

— Ну что ж ты молчишь, Лёня? — спрашивает дед и иронически усмехается.

— Это не я! — смело глядя всем в глаза, отвечаю я.

— Может быть, ты, говори прямо, не скрывай, хуже будет, — с угрожающим спокойствием сообщает дед. Я отрицательно качаю головой.

— Ну, так это твоё дело, Александр, сознайся скорей, да и всё тут.

Тот смотрит на меня и, потупив глаза, говорит робко и приниженно:

— Простите!.. Это мы…

— Он врёт! Я не трогал! — громко заявляю я и, полный гордости и спокойствия и озлобления на брата, в упор смотрю на него.

— Верно? Как дело было, Саша, говори! — спрашивает моя мать.

Он говорит всё, как было, и это мне кажется подлой изменой с его стороны.

— Он врёт, врёт, врёт! — топаю я ногами. — Я ничего не знаю и не хочу знать!

— А ну, побожись? — предлагает дед. Я никогда не боялся бога, это я хорошо помню. Всё, что мне говорили о нём до этой поры, не вызывало у меня никаких чувств к нему. Мне говорили — на небе живёт бог. Не мог я себе представить, чтоб кто-то не боялся жить так высоко и один. Мне говорили — он управляет жизнью и всеми людьми.

Но всеми людьми в нашем доме управлял дедушка, а не бог, а то, что было где-то за пределами нашего дома, не интересовало меня, потому что я и не соприкасался с ним.

Мне говорили, что бог родит людей, но я чаще слышал, что это делают женщины. Нужно молиться богу. Я молился. Нужно слушаться его. Я очень боялся деда, но и его мало слушался, а бог? Он может дать всё. Но мне ничего не надо было.

По всем вышесказанным причинам я встал на колени и торжественно отрёкся от участия в воровстве яиц.

— Ну, Сашка, и вспорю же я тебя теперь! — сказал дед. — А ты, Лёня, иди и поучись. — Я пошёл поучиться.

Брат приниженно раздевался, а я смотрел на него, и не то презрение, не то жалость наполняли меня. Мне было холодно от той сосредоточенности и важности, с которыми старшие готовились к экзекуции.

Но всё-таки я молчал.

Брата пороли, и он кричал:

— Не буду! не буду! — Кричал он громко, плаксиво, подло, а я дрожал отчего-то и молчал.

— Не будешь? Ага! а зачем ты сразу не сказал, что это ты сделал? — зло и тихо говорит дед, жестоко нахлёстывая брата. — А Алексея зачем оговорил? Шельма лживая! Он не был с тобой, сознавайся, не был?

— Ой, не был, не был, не был! — всё громче и жалобней кричал брат.

— Он врёт! — стараясь говорить покойней, но весь содрогаясь от волнения, громко сказал я.

— Что? — удивился дед, останавливаясь сечь.

— Он врёт — я был с ним вместе и воровал! — Все засмеялись. Они полагали, что я лгу на себя из благородного побуждения спасти брата. Но я очень спокойно показал им, что я был, и брат злобно подтвердил это. Я был рад, доказав мою вину, и мне было теперь неизмеримо приятно быть виноватым.

— Зачем же ты клялся? — удивлённо спросили меня. — Ты лгал? Зачем?

Ну, этого я не мог объяснить им!

— Так! — ответил я. Я, впрочем, мог бы им объяснить, у кого я учился лгать, но об этом меня не спросили они.

— Так? Хорошо! — Тут меня стали пороть за неуместную ложь. Я кричал:

— Буду лгать! Буду! Буду! Буду!

Вспороли очень солидно.

Это маленькое событие имело своим последствием то, что очень оттолкнуло меня ото всех и всех — кроме бабушки — от меня.