— Кушайте, батюшка, на здоровье. Совсем, бедненький, отощали.
Но, хлебнув раза два из стакана, Ластов поставил его на поднос и заходил опять по кабинету.
— Что-то с ней, что-то с ней?
— Да пейте же Лев Ильич! — уговаривала хозяйка.
— Не могу, Анна Никитишна. Он посмотрел на часы:
— Боже! Скоро восемь.
Схватив на лету шляпу и шинель, он выбежал на лестницу.
— Да куда же вы в такую рань? — кричала ему вслед недоумевавшая старушка.
— Узнать…
Только подъехав к заветному дому и расплатившись с возницей, он опомнился:
«Да ведь она сказала: в девять? Значит, раньше нельзя. А теперь который? Без сорока! Ах, время-то как длится. Терпенья, мой друг, терпенья!»
Мерно принялся он бродить около дома. Стоявший на углу хожалый заметил его и подозрительно следил за ним глазами. Вот только 25 минут до срока, 18, 13 с половиной…
«А, может быть, часы мои отстают?»
Как вихорь, взлетел он по лестнице. Навстречу ему вышла сама бабка.
— Поздравляю, г-н Ластов! Какой у вас славный сыночек!
— Как? Так уже?.. А жена что?
— В отличном здоровье — и она, и мальчик. Вам нельзя еще видеть ее, но вы можете заходить справляться. Вечером, быть может, я пущу вас и к ней.
С сияющими глазами, с жаром пожимал Ластов руку любезной вестницы.
— Вы, сударыня, превосходнейшая женщина!
— А у вас, сударь, превосходнейшие мускулы, — улыбнулась она в ответ. — Совсем измяли мою бедную руку.
— Виноват! Я с радости.
— Верю, верю. Но пора мне к больной.
В каком-то дивном чаду спустился Ластов на улицу. Он не замечал под собою земли, ноги его выделывали невиданные пируэты, руки болтались по воздуху, не зная, куда деться от удовольствия.
«Она здорова и сынок здоров!» — повторял он про себя. Все блаженство земное заключалось для него в этих словах.
Вечером того же дня бабушка ввела его в спальню, затемненную зелеными шторами. С широкой постели, из-под штофного балдахина, глядела к нему его жёночка, его Машенька; она была очень бледна и похудела, казалось, за эти несколько часов, в течение которых он ее не видел; но молодое личико ее дышало ангельскою кротостью и безмятежностью, на устах ее светилась улыбка полного счастья.
— Здравствуй, милый мой, — промолвила она слабым, но чистым голосом, протягивая к нему свою бледную ручку.
Он был уже у нее, на коленах перед нею, осыпал уже ее руку, губы ее пламенными поцелуями. Приподнявшись с подушки, любовно обняла она его голову.
— Тише, детушки, тише! — раздался возле предостерегающий голос бабки, свидетельницы этой встречи. — Я буду, кажется, принуждена, г-н Ластов, вовсе запретить вам входить к моей больной: совсем растормошили ее.
Послушно встал Ластов и поместился на уголок кровати у ног жены.
— Какой ты нехороший! — нежно упрекнула она его. — Только и думает что о жёночке, а сына и взглядом подарить не хочет.
— И то! Где он, где?
— Подойди с той стороны.
Ластов обошел кровать; бок о бок с последней стояла детская кроватка, прикрытая кисейным пологом. Отдернув кисею, он увидел перед собою крошечного, розового спящего младенца.
— Какой карапузик!
— Погоди, подрастет. Вглядись только, Лева, как похож на тебя.
Ластов рассмеялся.
— Ну, покуда сходства мало. Но юноша хоть куда. Осторожно поцеловал он сына; потом, взяв руку жены, с благоговением поднес ее к губам.
Свидание супругов продолжалось не более получаса: жестокосердая бабушка потребовала удаления Ластова. |