К такой уловке граф Игнатьев стал прибегать ещё во времена своей работы военным агентом в Лондоне. Как-то получив письмо из Петербурга со следами вскрытия, он попросил экстренную встречу с главой Форин Оффис и стал упрекать британские спецслужбы в недозволенных приёмах. Министр иностранных дел Англии под «честное слово» стал отрицать причастность местных перлюстраторов к вскрытию письма Игнатьева, но русский военный агент припёр его неопровержимыми доказательствами к стенке и уличил его во лжи. Англичанину не оставалось ничего другого, как сказать:

— А что же я, по вашему мнению, должен был вам сказать? Неужели вы полагаете, что нам не интересно знать, что вам пишет ваш министр и что вы ему доносите про нас?

Довольно странным человеком был посол в Англии барон Филипп Иванович Бруннов, который вместе с графом А. Ф. Орловым, шефом корпуса жандармов, является автором известного Парижского соглашения, подведшего итоги Крымской войны 1853–1856 годов. Барон, как пишет В. С. Пикуль, «обессмертил» своё имя тем, что во время придворных празднеств скрыл от всех кончину своей жены, а чтобы труп не разлагался, он целую неделю обкладывал его льдом, который сам и заготовлял. Этот помешавшийся на дипломатии человек никак не хотел омрачать торжества смертью своей дражайшей супруги.

Необыкновенное путешествие по Франции 1830 года совершил николаевский дипломат Фёдор Андреевич, он же Готгильф Теодор Фабер (1768–1847). В 1825 году он попросил Нессельроде прикомандировать его к Парижскому посольству, которым тогда — с 1814 по 1834 год — управлял граф Поццо-ди-Борго (1764–1842). Фабер оказался очень полезным сотрудником графа, потому что, не объявляя себя русским дипломатом, он свободно разъезжал по стране как француз и собирал необходимые сведения из бесед со своими бывшими соотечественниками. «Я проехал Францию из конца в конец, — писал Фёдор Степанович, — и у меня ни разу не спросили паспорт; жандармы приближались ко мне исключительно ради того, чтобы засвидетельствовать своё почтение». Практически, Фабер исполнил роль разведчика-нелегала. Результатом «нелегальных» поездок по стране стала содержательная и глубокая по своим наблюдениям записка, в которой посол отобразил все политические, военные и социальные приметы французского общества накануне революции 1830 года.

Если верить русскому журналисту и литератору Н. И. Гречу (1787–1867), Ф. С. Фабер лично знал Наполеона в самом начале пути будущего императора. Он «обедал ежедневно, в течение нескольких месяцев, за общим столом, по двадцати су, с поручиком Наполеоном Буонопарте. "Итальянское 'u' в прозвище Buonoparte тогда ещё не стесняло его", — говорил Фабер».

Граф К. В. Нессельроде слыл в Петербурге гурманом. Многие блюда той поры носили имя министра иностранных дел России: суп Нессельроде из репы, пудинг из каштанов, суфле из бекасов. «Из разных сведений, необходимых для хорошего дипломата, — писал Ф. Ф. Вигель, — усовершенствовал он себя только по одной части: познаниями в поваренном искусстве доходил он до изящества. Вот чем умел он тронуть сердце первого гастронома в Петербурге министра финансов Гурьева».

Первый секретарь французского посольства граф Рейзет оставил свои записки о встрече в 1852 году с русским министром иностранных дел:

«Шестого (18) ноября мы были вместе с генералом на большом официальном обеде у графа Нессельроде. Его приёмные комнаты, стены которых увешаны старинными картинами итальянской школы, были великолепны, обед был прекрасно сервирован. Шесть метрдотелей в коричневых сюртуках французского покроя со стального цвета пуговицами, в белых атласных жилетах и больших жабо, при шпаге, руководили лакеями, одетыми в пунцовые ливреи. В большом красном зале, против среднего окна, стояла огромная фарфоровая ваза, подаренная графу Нессельроде королём прусским.