|
Он заведовал также Азиатским департаментом и был русским патриотом, всем сердцем желая своему отечеству добра. Он мало способствовал умиротворению возбуждённых сербов после сараевского убийства — скорее наоборот: вопреки указаниям министра иностранных дел С. Д. Сазонова, он выступал в первых рядах местного ура-патриотического движения и налево и направо от имени России раздавал сербскому правительству необоснованные авансы. Тучный мужчина, представлявший живую карикатуру на капиталиста из броских агиток поэта Маяковского, и пыхтящий, как паровоз, наш посланник страдал одышкой. Его бесформенную фигуру часто было можно видеть на каком-нибудь курорте, куда он приезжал, чтобы сбросить лишний вес. Посол, тем не менее, обладал неиссякаемой энергией и был пламенным панславистом.
Впрочем, после сараевского покушения Гартвиг на какое-то время занял сдержанную позицию. Австрийский посол Владимир Гизль фон Гизлинген даже полагал, что русский посланник окажет положительное влияние на сербское правительство и заставит его принять условия австрийского ультиматума. Десятого июля Н. Гартвиг неожиданно появился в резиденции своего австрийского коллеги. Фон Гизлинген только что возвратился из Вены, куда он выезжал для консультаций с министром иностранных дел Берхтольдом, и очень удивился этому визиту. Как вспоминал потом австриец, Гартвиг был чрезвычайно взволнован и сильно нервничал. Цель его визита для него так и осталась неясной. Русский начал якобы с того, что стал опровергать циркулировавшие по Белграду слухи о том, что он якобы не выразил сочувствие к убиенному эрцгерцогу, что в связи с объявленным трауром не спустил на полмачты российский флаг и что он не был на поминальной панихиде в церкви. Гизлинген успокоил его и сказал, что всё это клевета, что он лично не верит ей, и стал ждать, что будет дальше. А дальше произошло нечто из ряда вон выходящее: Гартвиг упал в кресло, а потом свалился на пол и перестал дышать. Гизлинген опустился на колени и приложил голову к груди гостя — тот не дышал, и сердце его не билось. Хозяин похолодел. Хорошенькая ситуация: посол в общем-то враждебной страны отдал Богу душу в его апартаментах и в такое «удачное» время, когда вся Сербия находилась в страшном возбуждении! Он вызвал доктора, тот констатировал смерть. Потом позвонил Людмиле Гартвиг, дочери скончавшегося. Русская миссия находилась неподалёку от австрийской, и Людмила явилась очень быстро. Дочь Гартвига, не скрывая своих подозрений, потребовала показать ей окурки сигарет, которые только что выкурил её отец. Потом она заметалась по комнате и стала нюхать все бутылки и пузырьки, какие только были в кабинете у австрийца. Соболезнования Гизлингена и его супруги она не приняла, заявив, что не намерена выслушивать «австрийские сожаления». К вечеру в Белграде распространились слухи, что австрийский посол, прикрываясь дипломатической неприкосновенностью, отравил русского посланника, истинного друга сербов. Сербский посол в Петербурге заявил, что сербский народ желает похоронить тело Гартвига в своей земле. Похороны посла могли превратиться в массовую манифестацию ненависти сербов к Австро-Венгрии. Впоследствии Гизлинген говорил, что смерть Гартвига, возможно, лишила Европу шанса сохранить мир. По мнению австрийского посла, Гартвиг мог бы повлиять на решение сербского правительства, заставить его принять ультиматум и тем самым выбить у Вены почву из-под ног для развязывания войны. Полагаем, что Гизлинген переоценивал возможности Гартвига и недооценивал агрессивность собственного правительства. Даже если бы сербы и приняли условия ультиматума, австрийские «ястребы» всё равно нашли бы предлог, для того чтобы придраться к Сербии. Механизм войны был уже запущен, и остановить его в Белграде, Петербурге или Париже уже было невозможно. Ключи к миру находились в Берлине. …В Мадриде накануне войны появился некто Дурасов. Затратив много денег, он добился того, что получил от какого-то специалиста по генеалогии родословное древо, дающее ему право на испанский титул принца Анжуйского, а именно: герцога Дураццкого. |
