Генерал переоделся из сюртука в просторную вишнево-красную куртку, поставил на стол две свечи, уселся на стуле, вытянув ноги, и погрузился в чтение книги. Я закутался в свою шинель и устроился на широком, деревянном канапе, чтобы поспать. В комнате с низким потолком из-за жары трудно было дышать, но снять шинель было совершенно невозможно, потому что только ею можно было хоть как-то защититься от мириад мух и комаров. От других маленьких чудовищ не спасало ничто.

Генерал не двигался, лишь его глаза перебегали со строчки на строчку. Извертевшись с боку на бок на канапе без всякого толку и убедившись, что только мешаю генералу и начинаю его раздражать, я встал и вышел из дома на свежий воздух. Была прекрасная, безлунная, звездная ночь. Я немного погулял, пару раз споткнувшись в темноте, а потом вернулся в комнату.

Генерал Киль был все в том же положении. Я снова улегся на канапе и скоро впал в состояние оцепенения, в чем-то близкое сну. Внезапно меня вырвал из него жуткий грохот и звон — в комнату ворвался ветер, распахнувший прогнившие створки окна и разбивший стекла. Ошеломленный толстый генерал, который сидел до этого спиной к окну, вскочил, отбросил стул и встал в боевую позицию. Однако вскоре мы убедились, что никто не собирается на нас нападать, ни волки, ни разбойники, и, как смогли, закрыли окно.

Все это случилось в полночь. Из-за этого интермеццо в соседней комнате проснулся маленький ребенок, хныканье и скулеж которого, сопровождаемые заунывными причитаниями няньки, не прекращались почти весь остаток ночи. Я в третий раз устроился на проклятом канапе и до самого утра оставался в неприятном состоянии между бодрствованием и забытьём, мучимый то увлекательными снами, то действительностью» (203, 42).

На бескрайних российских просторах встречались и такие почтовые станции, которые явно не соответствовали своему названию.

«Где станция?» — спросил я, и указали мне клетушку аршин шести в длину, стол занимает половину пространства, и с трудом можно повернуться» (181, 137).

* * *

Впрочем, и дорожные ухабы, и назойливые насекомые были не так досадны путнику, как вечная нехватка лошадей на почтовых станциях и вызванное этим долгое ожидание. Вот как описывал одну из своих поездок по Малороссии Иван Аксаков.

«…На этом проселочном тракте я был постоянно задерживаем недостатком в лошадях: там окружной, переведенный куда-то далеко и отправляющийся к месту своего назначения со всем своим скарбом и семейством, забрал всех лошадей; там “первосвященный”, ревизуя епархию, также огромным своим поездом заставляет проезжающих сидеть по нескольку часов на станциях; там какая-нибудь большая барыня, поднявшись всем домом, разом захватила все почтовые клячи под свои тяжелые кареты и дополнительные тарантасы… Словом, везде остановка и везде дожидающиеся проезжие! Имея казенную подорожную, я пользовался перед ними тем преимуществом, что забирал и последних лошадей, которых выкормки они столько времени ожидали! Впрочем, если бы я видел в них крайность спешить, я бы, разумеется, уступил им это право» (3, 294).

Долгое ожидание на станции заставляло путников искать хоть какие-то развлечения. Однако интерьер почтовой станции отличался спартанской простотой. «К несчастью, — писал Аксаков из поездки по югу России в 1848 году, — теперь уже везде есть станции или станционные дома для проезжающих, где две-три пустые, худо протопленные комнаты, с известным припасом печатных объявлений почтового начальства, заставляют путешественника торопиться с отъездом. Я проехал более 60 станций и имел терпение выходить решительно на каждой; придешь, осмотришь комнаты, переглядишь все картинки по стенам, толкнешься, будто ненарочно, в кухню или в жилые комнаты смотрителя и редко, редко удастся поймать какое-нибудь живое, замечательное слово или завести любопытный разговор.