(Легко заметить, что это картина чрезвычайно напоминает современные меню провинциальных ресторанов, где усилиями местных юмористов банальный кусок жареного мяса с подгорелой картошкой получает громкое название «Мечта ковбоя», а коктейль сомнительного содержания непременно будет иметь в названии слово «поцелуй». Что же касается переименований всего и вся с претензией на более высокий ранг, то это явление приняло фантастический размах и стало настоящим психическим расстройством современного российского общества.)

Для столичного путешественника в глубокой провинции проблема питания нередко становилась камнем преткновения. Аппетитные «котлеты Пожарского» оттого и вошли в историю, что были своего рода уникальным явлением. Даже позитивно настроенный историк С. П. Шевырев не мог без содрогания вспоминать свой обед в трактире уездного города Белозерска.

«Мы остановились в гостинице, принадлежащей монастырю Кирилла Новоезерского. Комнатки чистые, опрятные, но обеда надобно искать в другом месте. Просил, чтобы указали мне на лучший трактир в городе. Думалось, что движение торговли и слава белозерской рыбы дадут средство хорошо отобедать. Но не сбылось ожидание. Мы взошли в деревянный домик, который обещал что-то снаружи. Заказали обед. В нетерпеливом ожидании слушали, как толстый и грубый трактирщик прижимал бедного бурлака, который принес к нему разменять бумажку в 25 рублей серебром. Разменять тут только и можно. Но надобно непременно что-нибудь выпить у трактирщика и, кроме того, заплатить ему промен неслыханный, да еще получить от него слепой мелочи. А как быть бедному бурлаку? Только один трактирщик в городе и меняет деньги.

Наружность хозяина не обещала и нам счастливой участи. Предчувствие сбылось. Курица в супе и битая говядина не помнили лет своих. В виду чудного Белоозера, славного рыбой, мы должны были с голода есть несвежую судачину и все это увенчалось непомерным счетом, в котором каждая порция стоила восемь гривен. Известная пословица: “Дорого, да мило!” — превращалась здесь в другую: “Дорого и скверно!”» (214, 283).

* * *

И все же любая, даже самая убогая гостиница могла показаться дворцом в сравнении со случайным ночлегом в крестьянской избе или придорожной харчевне. Случай порой приводил путника и в такую ситуацию.

«В путешествии, как в жизни, не всё гладко, удачно, случаются неудовольствия. Настала черная ночь, не видно ничего в 5 саженях, дождь стучит по верху коляски, ехать опасно, и мы остановились в харчевне. Ночник чуть тлелся, на печи, на полатях лежали повалкою обозники, и духота, храпение, худой запах, тараканы, мухи принудили меня переселиться. Я увяз в грязи под навесом и с трудом дошел до коляски…» (181, 116).

Глава девятнадцатая.

Дорожные записки

В дороге хорошо думается и легко пишется. Впечатления, схваченные свежим глазом, ярки и незабываемы. Об этом с присущей ему самоиронией рассуждал еще Радищев.

«Бревешками вымощенная дорога замучила мои бока; я вылез из кибитки и пошел пешком. Лежа в кибитке, мысли мои обращены были в неизмеримость мира. Отделяясь душевно от земли, казалось мне, что удары кибиточные были для меня легче. Но упражнения духовные не всегда нас от телесности отвлекают; и для сохранения боков моих пошел я пешком. — В нескольких шагах от дороги увидел я пашущего ниву крестьянина…» (154, 46).

Дорожное одиночество, оторванность от привычного уклада жизни пробуждают потребность в творчестве, сокрытую в каждом мало-мальски развитом человеке. Так рождаются путевые заметки и дорожные романы.

Сколько стихов написано в дороге, сколько образов и красок найдено художниками…

Дорога с ее монотонностью и неторопливой сменой картин настраивает ум на философский лад.