Даже безуездный город Лух (о котором автор «Тарантаса» наверняка отозвался бы самым саркастическим образом) имеет, оказывается, столько примечательного, что братья посвящают ему несколько страниц своего дневника.

Да что там Лух. Даже крестьянская изба являет собой в глазах братьев-художников истинное произведение искусства.

В окрестностях Вичуги «мы видели дом, или русскую избу, с великолепным крыльцом, роскошно изукрашенную резьбою со всеми замысловатостями и гребнем поверху крыши на коньке. Подобных этому дому нам редко случалось видеть. Если рассмотреть внимательно внутренность русской избы, то увидишь в ней все на своем месте, все согласно с климатом и образом жизни, и все имеет свое назначение, приспособленное к необходимости и удобству. Печь, голбец, полати, лавки и пол представляют из себя разные климаты русской избы, в зимние трескучие морозы хозяин после трудов выбирает по потребности любое место и климат для своего отдохновения» (208, 52).

* * *

Убедившись в том, что любознательному путнику все же есть что посмотреть в российской провинции, следовало ответить и на другой вопрос: как правильно настроить взгляд, отдать предпочтение количеству или качеству впечатлений? Бывалый путешественник князь П. А. Вяземский следующим образом отвечал на этот вопрос. «Как во многоглаголании несть спасения, так и во многовидении. По мне, лучше хорошенько осмотреть замечательнейшие места, сблизиться с ними, привыкнуть к ним, — ибо в привычке есть любовь, — нежели на лету многое осмотреть и ни к чему не иметь времени прилепиться сердцем» (28, 711).

«Я очень люблю в прогулках отыскивать безымянные тропинки, удаляясь от больших трактов…» (28, 798).

* * *

Особого рода достопримечательности — кладбища и места, связанные с жизнью великих людей. В середине XIX века еще не существовало обычая украшать дома, где они жили, мемориальными досками. И всё же по странному свойству памяти место, где творил или просто отдыхал великий человек, обладало непреодолимой притягательностью. Вступив на памятное место, путник словно проникал сквозь толщу времени. Между ним и некогда стоявшим здесь, но давно ушедшим человеком протягивалась невидимая нить.

Это волнующее чувство проникновения сквозь время знакомо каждому истинному путешественнику. Не случайно путешественники со всего света во времена Карамзина стремились посетить места, где жили Вольтер и Руссо. Но со временем и сам Карамзин стал классиком, великим человеком России. Его почитатели, первым среди которых был князь П. А. Вяземский, посещают места, описанные в его произведениях.

«“Друзья мои! (говорит Карамзин в «Письмах русского путешественника») Когда судьба велит вам быть в Лозанне, то войдите на террасу кафедральной церкви и вспомните, что несколько часов моей жизни протекало тут в удовольствии и тихой радости!” Я исполнил желание его.

Когда бываю за границей, беру всегда с собой Письма Карамзина и перечитываю многие из них с особенным наслаждением. Люблю отыскивать, угадывать следы его, разумеется, давно стертые с лица земли. Поколения сменили поколение, которое он застал и видел. Гостиницы исчезли. Все приняло новый вид» (28, 885).

* * *

«Нам пришлось задержаться в какой-то деревне, и я на несколько минут ощутил себя среди ее обитателей тем самым “путником”, которых не стало с появлением железных дорог, но которых воскресил автомобиль, — этот путник принимает от служанки на фламандских полотнах прощальный кубок вина, останавливается на картинах Кейпа спросить дорогу, как выражается Рёскин, “у прохожего, чей вид ясно дает понять, что толкового ответа не будет”, и скачет в баснях Лафонтена, одетый в теплую накидку под солнцем и ветром, ранней осенью, “когда в пути не помешает осторожность”; в реальной жизни таких “всадников” уже не бывает, но иногда, в часы отлива, мы видим, как один из них скачет на закате по берегу моря (вернувшись, несомненно, из прошлого под защитой вечерних тканей), превращая морской пейзаж в “марину”, где его крохотная фигурка заменяет и дату, и подпись, словно она пририсована Лингельбахом, Вауэрманом или Адрианом ван де Велде в угоду пристрастию к персонажам и сюжетам харлемских торговцев, богатых любителей живописи, к морскому пейзажу Виллема ван де Велде или Рёйсдала.