— Да, пап.

— Похоже, с утра пораньше надо будет сходить самому взглянуть. Как думаешь, найдёшь её снова?

— Да, пап, только я не хочу.

— Это-то понятно, но я без тебя не справлюсь.

Папа вынул трубку изо рта, постучал о подошву башмака, вытряхнул пепел и сунул трубку в карман.

— Теперь дуй домой, а там, как Том управится, тоже обери с себя паразитов да помойся. Явно ведь тебя всего облепили. Давай сюда ружьё, я уж сам позабочусь о Тоби.

Я хотел было что-то возразить, да не нашёл нужных слов. Папа встал, бережно взял Тоби на руки, а я вложил ему в пальцы дробовик.

— И надо же было с таким хорошим псом да случиться такому вот гнусному паскудству, — вздохнул папа.

Направился в сторону небольшого амбарчика, который стоял у нас за домом на краю поля.

— Пап, ты пойми, — сказал я. — Рука не поднялась. Это же Тоби.

— Да всё в порядке, сынок, — ответил папа и зашагал к амбарчику.

Когда я зашёл в дом, Том была на задней застеклённой террасе, которая называлась у нас спальной верандой. Места там было не то чтобы много, но летом — ничего, уютно. На цепях, привязанных к потолочным перекрытиям, болталась подвесная скамья, рядом лежали два соломенных тюфяка, а на стене обычно висела жестяная лохань, пока в ней не возникала нужда.

Ну так вот, сейчас Том сидела в этой самой лохани, а мама при свете фонаря — он висел прямо над ними на балке — усиленно и проворно тёрла ей спину.

Мама стояла на коленях; она была босиком, в старом зелёном платье, а перед помывкой засучила рукава. Я отодвинул ширму и вошёл, и она глянула на меня через плечо. Волосы цвета воронова крыла мама собрала в толстый пучок, но одна непослушная прядь выбилась на лоб до глаза. Мама отбросила её намыленной рукой и обернулась ко мне.

Я тогда этого ещё не понимал — ну всё-таки мать родная как-никак, — но каждый раз, когда на неё смотрел, чувствовал, что засматриваюсь. Что-то в ней было такое, что притягивало взгляд и не давало его просто так отвести. Вот только-только начинал я догадываться, в чём же тут дело. Мама была красива. Спустя годы узнал я: многие считали её первой красавицей во всём округе, и теперь, когда вижу её на немногочисленных фотоснимках (одни запечатлели её в лучшие годы, другие — когда ей было уже за шестьдесят) должен признать, что молва была очень даже недалека от истины.

— Ты ведь не маленький, соображаешь, что нельзя гулять допоздна. Тем более — пугать Том всякими страшилками про трупы.

— А я и не испугалась ни капельки, — заявила Том.

— Помолчи, Том, — одёрнула мама.

— Вот нисколечко!

— Цыц, тебе говорят.

— Это не страшилки, мам, — сказал я.

Рассказал ей коротко обо всём, что случилось. Когда окончил рассказ, она спросила:

— А где папа?

— Понёс Тоби в амбар. У Тоби спина переломана.

— Слышала. Жалко собачку.

Я всё прислушивался, не прозвучит ли выстрел, но прошло уже пятнадцать минут, а всё было так же тихо. Потом стало слышно, как папа выходит из-за амбара, и вскоре он шагнул из темноты на веранду, в свет фонаря. В руке — дробовик, в зубах — трубка.

— Решил, не стоит его убивать, — сказал папа. У меня аж прямо от сердца отлегло, и я переглянулся с сестрой: та вынырнула из-под маминой руки, пока мама натирала ей голову хозяйственным мылом. — А что, он и задними лапами слегка шевелит, и хвост уже подымает. Ты, Гарри, похоже, прав. Тоби лучше. К тому же делать то, что следовало бы сделать, мне хотелось не больше, чем тебе, сынок.