Папа сидел, постукивая пальцами по столу и поджимая губы, будто собирался сказать что-то неприятное. Асин прекрасно помнила: он и без того был не слишком рад, когда она выбрала небо, хоть и пытался всячески это скрыть, – может, она и отказалась от океана (но только для вида), но крылатая разведка явно казалась отцу не лучшим местом для девочек. Или не лучшим местом для Асин. Тихие вздохи выдавали его тревоги и нежелание отпускать дочь непонятно куда. Непонятно с кем.

– Это временно, птен, – наконец улыбнулся он и придвинул ближе щербатую тарелку с уже остывшими лепешками.

Посуда была расписана кривыми растениями самых разных цветов. Когда-то их нарисовала маленькая Асин. Она очень гордилась своей работой – и папа решил не убирать ее художества. Менялись тарелки, кружки, вазы, а уродливые растения, теперь уже сделанные папиной рукой, оставались. Выступающие, блестящие, они украшали кайму посуды и ютились на дне. Асин нравилось отламывать очередной кусок запеченного яйца и находить под ним цветок. Вот только сегодня это не очень радовало.

– Ты способная девочка, слышишь? – продолжил папа и перегнулся через стол, чтобы убрать волосы с ее лица. – Ты выдержишь несколько полетов с ним.

– Но нас могут оставить парой и дальше, – грустно ответила Асин.

– Ты сможешь отказаться. Когда ты полностью пройдешь обучение и покажешь себя с лучшей стороны, у тебя появится право голоса. Сможешь смело отправить его… – Он подцепил вилкой ломоть так и не тронутого сыра и поднял повыше. Тот висел на зубцах точно один из парящих островов. – В океан. И даже глубже.

На самое дно.

Асин подняла голову. И поняла, что все-таки страшно проголодалась. Желудок скручивался в тугой узел и рычал недовольной собакой. Услышав это, папа усмехнулся. Он взял со стола тарелку с лепешками и поставил на все еще теплую печь.

– Тебя проводить? – Папа поворошил угли кочергой, подбросил в черную, дышащую дымом пасть горсть сухих веток и привалился спиной к стене.

– Не надо. – Асин ответила так поспешно, что подавилась молоком и закашлялась.

Чем старше она становилась, тем сильнее желала показать всему миру, насколько она выросла. И делала это довольно глупо. Она не дурачилась, когда хотела, иногда выбирала скучную одежду, которую потом все равно не носила, не смотрела на сладкие ожерелья из орехов и ягод в сиропе, а порой и отказывалась от помощи, даже если отчаянно в ней нуждалась. Папа понимал. По крайней мере не смеялся. Но временами поддразнивал, например покупая себе какое-нибудь лакомство и демонстративно его смакуя, пока Асин не начинала упрашивать купить ей такое же.

К тому же она боялась, что папа разволнуется. И уж тогда она точно ошибется и натворит того, что заставит его волноваться еще сильнее. Или вовсе рухнет с высоты в воду. Ведь как можно думать о небе, когда рядом не находит себе места самый близкий человек? Единственный близкий человек.

Она в очередной раз вспомнила о маме. И мысленно уколола себя невидимой булавкой за то, что почти не скучает по ней. Ведь сложно скучать по тому, кого почти не знаешь. Мама растворилась, будто ее и не было вовсе. Папины друзья – те, с которыми он летал на острова-братья за товарами, иногда беря с собой и Асин, – говорили, что искали маму.