Курсант не снижая скорости прекратил вращение сдвинул ноги вместе, сверкнул начищенным неуставным сапогом и ловко кинул руку к головному убору, не забыв при этом повернуть в сторону начальства голову и поедать генерала глазами. Полковники и генерал рефлекторно кинули ладони в кожаных лайковых перчатках к папахам. Курсант просвистел мимо группы старших офицеров за какие-то доли секунды, миновал учебный корпус, красиво вписался в поворот, подняв кучу снежных брызг скрылся из глаз…

— Твою мать! — рявкнул генерал. — Ко мне его!

Полковники резко стартовали с места, столкнулись лбами, вылетели на ледяную дорожку, поскользнувшись упали один на другого и резко набирая скорость скрылись из глаз.

— Никому ничего поручить нельзя, — вздохнул генерал, достал из кармана пачку «Мальборо», услужливый адъютант поднес зажигалку.

Полковников на приличной скорости швырнуло в сугроб возле стены корпуса, стена сотряслась от глухого удара мощных тел в полковничьих шинелях. С крыши скатилась снежная «колыбаха» и плюхнулась на каракуль папах.

Два полковника злобно выругались, вылезли из сугроба, не спеша отряхнулись и обозрели окрестности. Курсанта-фигуриста в окрестностях не наблюдалось. Мимо на цыпочках попытался проскочить какой-то перепуганный дневальный, однако был пойман и за неимением лучшего доставлен к начальнику училища…

Из сугроба, где валялись доблестные полковники, сначала показалась голова в скособоченной шапке, вся залепленная снегом. Голова осмотрелась и произнесла:

— Мля-я...

Потом курсант Степной появился весь. Фирменные глаженные сапоги были безнадежно помяты и забиты снежными комьями. Ремешок планшета порвался, сам Вова с ног до головы был облеплен снегом.

— Ни фига себе попал, — произнес печальный Вова.

Кое как отряхнувшись, он тихонько посеменил в сторону казармы.

ЧУВСТВО ГЛУБОКОГО НЕПАТРИОТИЗМА

Весной 95 года, когда было небольшое затишье в красивом и спокойном городе Грозный, я на «борзом» коне подкатил к своему шефу и вытребовал себе неделю отпуска. Шеф меня мотивировал всякими нескучными словами, я мотивировал шефа и апеллировал к своей контузии и ранению, наконец наш полковник плюнул в мою сторону, но попал себе на ботинок и сказал: «Х…й с тобой, чтоб через неделю — как штык».

Проинструктировав всех кого можно и нельзя, я дернул в к себе на родину. По приезду я выслушал от предков кучу причитаний и наставлений, посидел за столом с родственниками и убыл на свою квартиру. Там, соответственно, обзвонил всех друзей-приятелей и вечером началась грандиознейшая пьянка. Народу было много, водки и закуски еще больше, произносились тосты, пелись песни, кто-то тихонько и интеллигентно, чисто по-граждански, блевал в туалете. В процессе пьянки раздавалось несколько телефонных звонков и чей-то бодрый мужской голос спрашивал:

— А ето квартира такого-то?

— Да, отвечал я.

— А вы завтра на месте будете?

— Да мля, з-заходите, похмелимся, — бравировал я, и бросал трубку.

И так несколько раз. Скоро мне это надоело и я послал звонившего на его далекую прародину.

Далеко за полночь, проводив всех, я бухнулся спать.

С утра встал сам, долго не мог понять, где нахожусь, истошно орал:

— Скамейкин, падла, хде кофе-е, грей душ!

Наконец я понял, что мой матрос Скамейкин остался в Грозном и душ не надо греть на солярке, а просто надо открыть кран. Кое-как поднявшись и одевшись, я поплелся на кухню. И тут в мозги ворвалась трель дверного звонка…

«Кого это прет?» — подумал я и открыл дверь.