Из двери выходит Людмила, протирая глаза спросонков.

Маргаритов, Дормедонт и Людмила.

Людмила (Дормедонту). Ах, как вы меня испугали!

Дормедонт (тихо). А зачем же у вас на столике, возле кровати, пистолет?

Людмила. Не ваше дело, молчите, пожалуйста! (Отцу.) Я ночью почти не спала, прилегла теперь и так сладко заснула.

Маргаритов (Дормедонту). Ах ты глупец! Ах ты глупец! Что ты со мной делаешь?

Дормедонт. Нет, вы спросите, что со мной-то было! Был ли я жив? У меня по сю пору сердце-то, как овечий хвост, дрожит.

Маргаритов. Ну, садись, пиши! Да не наври с перепугу-то.

Дормедонт. Так буду стараться, что на удивление.

Маргаритов. Людмила, отдал он тебе заемное письмо Лебедкиной?

Людмила. Отдал.

Дормедонт. Что? Говорил я вам.

Маргаритов. Извини, брат! Ну, теперь я спокоен. Пиши! пиши!

Дормедонт. Честность необыкновенная.

Маргаритов (Людмиле). Так оно у тебя?

Людмила. У меня его нет.

Маргаритов. Где ж оно?

Людмила. Я отдала его.

Маргаритов. Как! Кому отдала? Зачем?

Людмила. Так нужно было; я не могла иначе поступить.

Входит Николай и останавливается вдали.

Маргаритов, Людмила, Дормедонт и Николай.

Маргаритов. Как! Как не могла! Дочь моя, ты ли это говоришь? Ты не могла сохранить, уберечь чужого, что нам не принадлежит, что доверили твоему отцу, надеясь на его честность? Я ничего не понимаю.

Людмила. Да, не могла сохранить.

Маргаритов. Или я стар и глуп стал, или все перевернулось на свете – ни чужой собственности, ни честности не стало, воровство перестали называть воровством!

Людмила. Я не могла иначе поступить.

Маргаритов. Скажи ты мне, какими хитростями, ловушками поймали тебя? Каких дьяволов вызывали из ада, чтоб обмануть, обольстить твою праведную душу?

Людмила. Ничего не было: никто меня не обольщал, не обманывал, я сама отдала. Я видела, что человек гибнет, что если не помочь ему сейчас же, ему грозит позор и, быть может, самоубийство. Когда мне было думать! Надо было помогать, спасать, отдавать все, что только было под руками.

Дормедонт (в слезах). Брат, мучил ты нас, мало тебе этого; погубить ты нас захотел совсем.

Маргаритов. Так это он?

Людмила. Он.

Маргаритов. Вот когда я нищий, презренный старичишка! Был я беден, был я жалок, но тогда была у меня дочь, теперь нет ее.

Людмила. Ты от меня отказываешься?

Маргаритов. Нет, нет, прости меня! я сам не знаю, что говорю. Как же мне бродить по свету без тебя? Поди ко мне, я тебя прощу, будем мыкать горе вместе, вместе оплакивать новый грех, твою слабость. О, нет, нет, я тебя не брошу! Мне самому страшно стало!… Неужели я тебя оставлю ему?… Моту, пьянице…

Людмила. Я тебя умоляю…

Маргаритов. Вору.

Людмила. Умоляю тебя.

Николай. Замолчи, старик!

Маргаритов. Чужим горем живет он, чужими слезами. Мать, брат в поте лица работают, а он пропивает их выстраданные копейки. Да какие деньги у бедной семьи? Разве их на разврат хватит? Нет ли еще где бедных тружеников попроще? И тех обобрать, пусть они плачут да горе мычут. Что ему за дело до чужих слез! Ему веселье нужно. Дитя мое, поди ко мне, уйдем от них!

Николай. На вашу брань я бранью отвечать не буду, вы очень стары. Без брани, но гораздо больнее я накажу вас за вашу несправедливость. (Людмиле.) Не к нему, а ко мне подите! Ко мне сюда. (Ударяет себя в грудь.) Меня надо утешить, я обижен и обижен напрасно.

Маргаритов. О чудовище! Людмила, беги! Ко мне, ко мне!

Людмила. Папа, я пойду…

Маргаритов. Иди ко мне, иди!

Людмила. Я пойду к нему. (Подходит к Николаю.