Соседка помолчала и добавила уже мягче:

– А за матерью твоей, если решишься, я присмотрю. Я-то, старая жопа, отсюда, к сожалению, никуда уже не двинусь. Лет столько, что и говорить неприлично – столько не живут.

Эсфирь Леонидовна прошаркала в прихожую, на пороге еще раз обернулась:

– Значит, запомнила? Еще один укол через двенадцать часов. И постарайся все-таки оградить Елену от этих школьных климактерических сук. С ее анамнезом ей общение с ними категорически противопоказано.

4

Марат ждал Риту позади школы. Осенний ветер гонял по двору дребезжащую пивную банку. Набрякшее небо цеплялось лохматыми краями за школьную крышу. Казалось, вот-вот начнет сыпать снег. А ведь только две недели назад, когда провожали Руса, было еще тепло.

Из-за угла здания школы появилась Рита. Пошла к нему, ссутулившись, спрятав руки в карманы куртки. Сердце снова ухнуло куда-то в живот, и Марат рассердился на себя. Да что за фигня? Они знакомы с детского сада! Почему после того вечера у него напрочь крыша съехала? Только и знает, что таращится на ее руки, плечи, локти, колени. Эти выпирающие ключицы, острые косточки на запястьях, взлетающие к вискам брови… И во рту пересыхает, и в груди начинает сладко болеть и тянуть.

На хрен все это! Она нравится Руслану, он собирается на ней жениться, когда вернется, сам сказал. А Марат обещал отметелить любого, кто к ней сунется. Так он и сделает. Самого себя отметелит, если нужно будет.

Рита подошла и остановилась напротив. Он спрыгнул с забора, смотрел куда-то мимо. Почему-то после того вечера в глаза ей стало смотреть трудно.

– Ну что?

– Что? – Она со злостью скривила губы. – Вытурили, конечно! Во, гляди! – Рита помахала перед его носом картонной папкой. – Документы отдали – и дуй на все четыре стороны. Биссектриса пыталась за меня вступиться, но Кобылу прям аж трясло – отчисляйте ее, иначе я пишу заявление об уходе. Или она уйдет, или я уйду! Ну, я сказала ей, мол, не пробуждайте в людях напрасных надежд. После этого, конечно, они совсем там озверели – и гуд-бай.

Марат сделал над собой усилие и все же заглянул ей в лицо. Веки девушки слегка припухли, слева под глазом растеклось что-то темное.

– Ты что, плакала? – осторожно спросил он.

– Я? – Она хмыкнула. – Ну, конечно, рыдала горючими слезами, умоляла простить. Плакала, скажешь тоже…

– Просто у тебя тут…

Он шагнул ближе, протянул руку и потер кончиком пальца темное пятнышко под глазом. И тут же всю руку словно пронзило электрическим разрядом. От одного прикосновения к ее такой гладкой, прохладной коже, от того, что темные ресницы коснулись подушечки его пальца, когда она моргнула. Он чувствовал ее дыхание на щеке, ее запах – запах холодного осеннего ветра, сигаретного дыма и чего-то горько-сладкого, кружащего голову. Рита не отстранилась, не оттолкнула его. Показалось или глаза ее потемнели, зрачки расширились, а губы чуть приоткрылись?

Он замер на мгновение, потом резко отдернул руку, спросил, отвернувшись:

– Кстати, а тебе Рус не звонил? Или, может быть, писал?

– Мне? С какой стати? – удивилась Рита. – Ладно, пойдем отсюда.

Они вышли из школьного двора и пошли вниз по улице, не соприкасаясь плечами.

Ветер гнал вниз по улице сухие листья, хлопал дверями подъездов. Марат упорно смотрел вниз, на белые кроссовки девушки, легко ступавшие по серому, иссеченному трещинами и выбоинами асфальту.

Почти не разговаривая, они добрались до окраины города и вышли к железнодорожным путям. Остановились на косогоре, там, где всего несколько недель назад весело потрескивал в костре школьный журнал. Рита присела на поваленное дерево и принялась дышать на озябшие ладони.