Я понял, что Гагик волнуется, как школьник, не приготовивший домашнее задание.

Что ж, его можно было понять. Я и сам мандражировал, хотя на заднем плане моего сознания все таки пульсировала подленькая мыслишка о том, что, вообще то, неплохо было бы, если бы этот негодяй Дизик сумел прикончить нашего Подопечного.

И даже если бы весь мир, включая меня самого, полетел бы из за этого в тартарары, в последний миг я, наверное, испытал бы некое удовлетворение, потому что умирать лучше вот так, сразу, когда у тебя из под ног выбивают табурет, а не постепенно, когда все больше затягивают петлю на твоем горле… В принципе, вдруг с необычайной ясностью понял я, вся наша операция, затянувшаяся на много лет и не имеющая ни конечной цели, а следовательно и предела, – не что иное, как попытка продлить агонию гибнущего многомиллионного организма нашей цивилизации.

Человечество обречено, вопрос только в том, сколько времени ему еще удастся оттягивать свою гибель. И дело даже не в Подопечном, потому что, не будь его, нашлось бы что нибудь другое в функции дамоклового меча, повисшем над миром на постепенно перетирающейся веревке: великий мор, разгул СПИДа, экологическая катастрофа, истощение всех ресурсов, дырка в озоновом слое, таяние льдов Антарктиды или шальная комета…

Появились Рауф и Пуртов. Первый сошел с трамвая, вывернувшего из за поворота, и так и остался стоять на остановке, словно решил сделать пересадку на другой номер. Пуртов же приехал на «уазике» с надписью на дверцах «Министерство связи», что вполне сочеталось с профилем деятельности НИИ Подопечного. Припарковавшись напротив проходной, он, не выключая двигателя, развалился на сиденье и вроде бы задремал, но меня его беззаботная поза в заблуждение не вводила. Я знал, что в кабине у Пуртова приготовлен целый арсенал вооружения, начиная от карабина и кончая портативной «базукой».

Я вновь нажал на радиобраслете кнопку вызова диспетчера и сказал вмиг всполошившемуся Берулаве:

– Гагик, предупреди меня, когда Подопечный выйдет из корпуса и двинется к проходной.

– А он уже идет, – растерянно откликнулся Берулава.

– Так какого же черта ты молчишь?! – вскричал я.

Время сразу сдвинулось с мертвой точки и, убыстряясь с каждой секундой, понеслось под гору грузовиком, сорвавшимся с тормозов.

Я вновь огляделся, чувствуя, как спина моя покрывается испариной несмотря на мороз. Через пять минут Подопечный должен показаться из проходной, и если убийца уже загнал патрон в ствол, то ему хватит нескольких секунд, чтобы поймать сутулую фигурку в перекрестие прицела.

Где же ты, сволочь?

Четыре минуты. Надо спросить его…

– Гагик, кто нибудь из наших сопровождает Подопечного?

– Номер десятый.

– Хорошо.

Три с половиной минуты. Все внимание – автомобилям на стоянке и вдоль дороги.

Если Дизик прячется в одном из них, сейчас он должен будет выдать себя… Нет, вроде бы никаких признаков жизни в кабинах…

Болван, какой же я болван!..

Ровно за три минуты до того момента, как Подопечный должен был пересечь проходную, я вдруг понял, где засел Дизик. Это было каким то наитием, озарением, шестым чувством – назовите его как угодно!.. Только потом я понял, что все это время мой мозг неустанно переваривал информацию, поступавшую от всех органов чувств, и если мой взгляд не раз равнодушно скользнул мимо одинокого подъемного крана, ржавой зазубриной портившего пейзаж на противоположной стороне дороги, то мозг ухватился за этот фактик и обрабатывал его до тех пор, пока не выдал на гора вывод: а ведь поиск следует вести не только в горизонтальной плоскости, но и в вертикальной! Почему ты, убедившись, что вокруг нет зданий, сосредоточил внимание лишь на земле? Разве нельзя спрятаться в кабине подъемного крана?

Наоборот, это же самая отличная позиция для стрелка снайпера: ему видно, как на ладони, всё, что происходит в районе проходной, – через каждые двадцать тридцать метров здесь горят галогеновые лампы на фонарных столбах, так что светло, как днем.