– Я Седьмой, пробую набрать высоту.

– Миша, сзади сверху еще двое. Разворот!

– Кот, отходи под нас.

– Пятый, отбей!

– Уже!

– Пятый, набери еще метров двести.

– Я Пятый, принял.

– «Худые» на хвосте!

– Аллес капут.

Быкову стало жарко.

За бортом самолета было зябко и сыро, а с него пот тек.

Саднила шея, но все это были пустяки, дела житейские.

Шел бой, и его горячка владела Григорием, затмевая все болячки и недомогания.

Немецкие и советские истребители сходились и расходились, щедро выдавая пули и снаряды.

Кресты со звездами перемешались так, что в глазах рябило.

Перегрузка наседала и отпускала, небо и земля то и дело менялись местами.

Дикое неистовство выплескивалось из «иванов» и «гансов», но краснозвездные вели в счете.

«Мессы» с «фоккерами» один за другим срывались с небес, кутаясь в огонь, вытягивая черные и серые шлейфы.

Чуть ли не десяток пилотов из первой и четвертой эскадрилий пополнили свой список побед.

Не всем, правда, было суждено украсить борт своего самолета очередной звездочкой…

Немцы, как нация более рациональная, первыми вышли из боя, потянули на юг.

Парочка «худых» парила разбитыми радиаторами, но моторы пока не клинило. Остальные прикрывали подранков огнем пулеметов.

– Командир! – прорезался азартный голос Орехова. – Добьем?

– Отходим.

Очень быстро убийственная карусель замерла, наши и не наши разлетелись, оставляя на земле дымящиеся обломки.

Горе побежденным…

Настроение у Быкова было обычное.

Для приподнятости не хватало сущей мелочи – чтобы все были живы и здоровы.

Да, из его пилотов никто не пострадал, но и Хользунов ему не чужой, однополчанин все-таки.

А с Батовым что?

Вот, и морщишь лицо…

Григорий неожиданно подумал, а что же с ним самим случилось в тот «роковой» день, 5 марта?

Не здесь, а там?

Может, тамошний Быков и не почувствовал ничего при этом… как бишь его… ментальном переносе?