– Хи дайд.

Ее лицо вдруг окаменело, и она посмотрела куда то вдаль сквозь репродукцию Шагала, украшавшую стену квартиры Кузиных и тоже, кстати, вывезенную из Англии. На репродукции были изображены летящие влюбленные – молодой человек с вывернутой шеей и его невеста в подвенечном платье.

Павел Сергеевич понял последнюю фразу старушки. Она означала, что мистер Сейлинг умер. Кузины разом изобразили на лицах приличествующее известию выражение, одновременно пытаясь безуспешно припомнить этого мистера Сейлинга, совершенно затерявшегося в памяти среди бесчисленных знакомств туристической поездки.

Старуха тряхнула седыми завитками стрижки, и улыбка вновь озарила ее лицо. Она запустила руку в полиэтиленовую сумку, дотоле лежавшую у нее на коленях, и извлекла из нее запечатанный пухлый пакет из алюминиевой фольги, похожий на упаковку сухого супа, но гораздо больших размеров. На пакете была вытиснена черным надпись по английски. Павел Сергеевич с интересом уставился на пакет в предположении, что там заключён некий приятный презент от четы английских трудящихся – вероятно, какая нибудь импортная тряпка, потому как в пакете с виду было что то мягкое. Он уже на всякий случай сделал легкий протестующий жест и придал лицу выражение благодарного смущения, в то время как миссис Сейлинг, пылко прижав пакет к груди, пыталась что то объяснить Алле Вениаминовне.

Жена Кузина хотела ответить старушке и уже раскрыла рот, но так и застыла, не сказавши ни слова.

Англичанка же печально улыбнулась, еще раз шумно вздохнула и обеими руками протянула пакет Павлу Сергеевичу через журнальный столик, за которым они сидели.

– Спасибо… Сенк ю вери… – забормотал Кузин, кланяясь и также обеими руками принимая пакет.

– Павлик, там прах ее мужа, – тихо, сдавленным шепотом произнесла наконец Алла Вениаминовна.

– Что? Какой прах? – не понял Павел Сергеевич, все еще продолжая улыбаться.

– Прах мистера Сейлинга. Она говорит, что муж завещал похоронить его прах в России, на родине великого Ленина.

Павел Сергеевич непроизвольно сдавил пакет пальцами и почувствовал, как тот проминается с тихим и глуховатым шорохом.

– Ленина?.. – зачем то повторил он.

– Ну да! Она так говорит! – повышая голос, нервно сказала жена.

Старушка между тем обеспокоено переводила взор с Павла Сергеевича на его жену и обратно. Затем она вспорхнула с дивана, обошла журнальный столик и, приблизившись к Кузину, принялась водить пальцем по надписи на пакете, что то поясняя. Кузан уловил в ее речи имя супруга. Его звали Джерри. Чуть ниже вытесненной на пакете надписи «J. A. Saling» стояли даты рождения и смерти.

– Она говорит, что это последняя воля покойного, которая должна быть обязательно выполнена, – обреченно переводила жена. – Кроме нас, у миссис Сейлинг нет знакомых в России. Она слышала, что здесь за участок земли на кладбище не надо платить, и он сохраняется навсегда.

– Последняя воля… – опять повторил Кузин, некстати представляя себе некую запредельную, последнюю, вольную волю, после которой уже ничего не будет – только серый, жирноватый на ощупь прах.

Он осторожно расправил пакет. Податливую толстую фольгу было приятно гладить. Прах бесшумно сдвигался внутри.

– Ну что ж… – сказал Павел Сергеевич задумчиво. – Это в наших силах. Скажи ей, что мы постараемся.

– Каким образом? – с признаками рыдания в голосе спросила Алла Вениаминовна.

– Обыкновенным! – рассердился Кузин. – Похороним – и точка! Это же последняя воля английского товарища!

Жена что то сказала англичанке.