Мистер Фрискин ответил лишь мрачно:

— В данный момент мы играем в игру, предложенную полицией. Это нормально.

— Какую игру? — спросила она. — Что случилось? О чем вы говорите?

— Они попытаются взять нас измором. А мы попытаемся стоять на своем.

Только это он и успел сказать, потому что на них надвигалась орда журналистов. Он пробормотал:

— Они снова примутся за Джима. Нет, не газеты… Эти тоже будут за ним охотиться, но я имел в виду полицию.

— Что он сказал? — требовательно спросила она, чувствуя, как сзади на шее полосой выступил пот. — Что он им сказал?

— Не сейчас. — Мистер Фрискин прыгнул в машину, с ревом запустил двигатель и отъехал, оставив Джин пробивать себе дорогу к «кавалье».

И о том, что Джимми сказал полиции, она и теперь знала не больше чем после их разговора на кухне накануне вечером.

Ты хотела этого больше всего на свете, мама. Мы ведь оба это знаем.

Еще долго после его ухода она сидела напротив тарелки с остывшим, подернувшимся пленкой супом, и две фразы Джимми бились в ее мозгу резиновыми мячиками. Она пыталась отогнать их, но ничто — ни молитва, ни воскрешение в памяти образа мужа, ни лица детей, ни воспоминание о воскресных обедах их когда-то полной семьи, — не могло избавить ее от слов Джимми, от заговорщицкого, хитрого тона, которым он их произнес, или от ответов, пришедших ей на ум, столь же мгновенных, сколь и совершенно противоречивых.

Нет. Я не хотела его смерти, Джимми. Я хотела, чтобы он был рядом до конца моей жизни. Мне хотелось слышать его смех, чувствовать его дыхание на своем плече, когда он спит, его руку на своем колене вечером, когда мы разговаривали о прошедшем дне. Я хотела слышать, как он кричит: «Бей по мячу, Джимми! Давай, представь, что ты боулер, сынок», — видеть его на взморье со Стэном на плечах, а рядом Шэр, и они передают друг другу бинокль, наблюдая за птицами, и этот его запах, единственный и неповторимый. Я хотела его, Джимми. И хотеть его вот так означало хотеть его живым, а не мертвым.

Журналисты наконец покинули Кардейл-стрит, и, похоже, пока никто из них не собрался проделать долгий путь до Собачьего острова. Хотя Джинни не сомневалась, что они вернутся со своими блокнотами и камерами, едва такое путешествие покажется им выгодным. Задача состояла в том, чтобы лишить их этой выгоды. А добиться этого можно было единственным способом — оставаться в доме и не подходить к окнам.

Мистер Фрискин прошел за Джинни в дом: Джимми протиснулся мимо них и направился к лестнице. Когда Джинни окликнула его, он не остановился, и адвокат добродушно произнес:

— Лучше пока его не трогать, мисс Купер.

— Вчера вечером я так ничего и не добилась, — обратилась она к мистеру Фрискину. — Что он им сказал?

Адвокат сообщил уже известное ей, и каждый факт ощущался Джинни как смертельный удар, несмотря на усилия мистера Фрискина излагать все в мягкой форме.

— Таким образом, он подтвердил часть их подозрений, — заключил адвокат.

— И что это означает?

— Что они собираются давить дальше, чтобы посмотреть, что еще можно из него вытянуть. Он не говорит им всего, что они хотят знать. Это очевидно.

— Что они хотят знать? Он развел руками.

— Сказав мне, чего ищут, они привлекут меня на свою сторону, а я не на их стороне. Я — на вашей. И на стороне Джима. Ничто еще не закончилось, хотя, полагаю, они могут выждать сутки или больше, чтобы дать мальчику поволноваться о том, что будет дальше.

— Значит, будет еще хуже?

— Они любят оказывать давление, мисс Купер. И они будут его оказывать.