Какой могущественной я себя почувствовала. Каким незначительным показался мой прежний секс. До этой ночи в «Коммодоре» мои совокупления были не более чем потными случками с мальчишками, детьми, которые ни черта не знали о том, Как Заниматься Любовью.

Ричи коснулся моих волос. Тогда они были мышиного цвета, а не блондинистыми, как сейчас, длинными и прямыми, как рельсы. Он провел пальцами по всей длине, бормоча:

— М-м-м, мягкие. — Поднес к моим губам стакан с джином. Потом зевнул, потер голову и сказал: — Черт, мне кажется, я знаю тебя сто лет.

И с этого момента я решила, что люблю его. Я осталась в Лондоне. Я осознала, что в Кембридже, в окружении сливок общества, гомосексуалистов и тупиц, я была не на своем месте. Кому, к черту, нужна была карьера в области социальных наук — идея принадлежала в первую очередь матери, и именно она нажала на все рычаги, чтобы меня приняли в Гертон-колледж, — когда я могла иметь номер в отеле в Бейсуотере и настоящего мужчину, который платил за него и приходил через день, чтобы покувыркаться на бугристом матрасе?

Через неделю, когда мои подруги сочли, что дальнейшее покрывание моего отсутствия в колледже отрицательно скажется на их репутации, Гертон забил тревогу. Старший куратор позвонил моим родителям. Родители позвонили в полицию. Единственная зацепка, которую они дали копам, был «Джулипс» в Сохо, но я была совершеннолетней, и поскольку женских трупов, подходящих под мое описание, Темза перед тем на берег не выбрасывала, а ИРА переключилась на закладывание бомб в машины, универмаги и под скамейки в метро, то полицейские не бросились, словно гончие, на мои поиски. Поэтому прошли три недели, прежде чем мать нарисовалась под ручку с папой.

Я здорово разозлилась, когда они там появились. Шел уже девятый час вечера, а я пила с четырех. Услышав стук в дверь, я подумала, что пришел портье за платой. Он приходил уже дважды, Я сказала ему, что деньгами занимается Ричи. Сказала, что ему придется подождать. Но он принадлежал к этим настырным колониалам — угодливым и угрожающим одновременно, — и отделаться от него было непросто.

Я распахнула дверь, готовая к сражению, и увидела родителей. Как сейчас их помню: мать вырядилась в очередное из этих своих облегающих платьев, которые с вариациями носила с тех пор, как Джеки Кеннеди завела на них моду, папа в костюме и при галстуке, словно светский визит наносит.

Уверена, мать по сей день помнит мой тогдашний вид: в севшей футболке Ричи на голое тело. Не знаю, что она ожидала увидеть в «Коммодоре», приехав туда в тот вечер, но по ее лицу стало ясно, что она не предполагала, что дверь ей откроет Лив Уайтлоу Оторва.

— Оливия! Боже мой, — сказала она. Папа посмотрел на меня, опустил взгляд, посмотрел снова. Казалось, он съежился внутри своей одежды.

Я стояла на пороге, одной рукой держась за дверную ручку, другой — за косяк.

— В чем проблема? — поинтересовалась я тоном жертвы смертельной скуки. Я понимала, что мне предстоит — обвинения, слезы и сеанс обработки, не говоря уже о попытке увезти меня из «Коммодора», — я понимала, что все это будет невыразимо скучно.

— Что с тобой стряслось? — спросила она.

— Я встретила парня. Мы вместе. Вот и все.

— Звонили из колледжа, — сказала она. — Твои наставники возмущены. Твои подруги места себе не находят от тревоги.

— Кембридж меня больше не интересует.

— Твое образование, твое будущее, твоя жизнь, — напомнила мать. Говорила она осторожно. — О чем, скажи на милость, ты думаешь?

Я вытянула губы.

— О чем думаю? М-м-м… О том, как трахнусь с Ричи Брюстером, как только он придет.