Друзей в семинарии я не завел. На мне лежало клеймо отца Джаспера, и ученики меня сторонились, страшась гнева старосты. Когда выпадала возможность, я писал домой, но на письма мне почему-то никогда никто не отвечал. Я начал подозревать, что отец Джаспер их перехватывает.

Однажды вечером, когда я драил подсвечники на алтаре, отец Джаспер вошел в часовню и принялся выговаривать мне за мою дурную натуру.

— Ты нечист в помыслах своих и поступках, однако исповеди чураешься, — говорил он. — Ты полон зла, Трэвис, и мой долг — изгнать из тебя зло.

Больше я такого терпеть не мог.

— Где мои письма? — не выдержал я. — Вы разлучаете меня с моей семьей.

Отец Джаспер пришел в ярость.

— Да, все твои письма — у меня. Ты — порождение чрева зла. А как иначе ты мог попасть сюда в столь нежном возрасте? Чтобы попасть в семинарию Святого Антония, я ждал восемь лет — ждал в холоде этого мира, пока Господь принимал других в свое теплое лоно.

Тогда-то я, наконец, и понял, чем заслужил наказание. Дело вовсе не в моей духовной нечистоте. Все дело в ревности.

— А вы, отец Джаспер, — вы исповедовались в своей ревности и гордыне? Исповедовались в своей жестокости?

— Значит, я жесток, да? — Отец Джаспер захохотал, и я впервые по-настоящему его испугался. — В лоне Христа не бывает жестокости. Есть только испытание веры. А тебе веры не хватает, Трэвис. И я сейчас тебе докажу.

И он велел мне простереться ниц на ступенях пред алтарем, вытянуть руки и молиться, чтобы Господь придал мне сил. После чего ненадолго покинул часовню, а когда вернулся, я услышал, как что-то со свистом рассекает воздух. Поднял голову и увидел, что в руках у него тонкая ивовая розга.

— Неужели тебе недостает смирения, Трэвис? Склони голову перед Господом нашим.

Я слышал, как отец Джаспер ходит у меня за спиной, но не видел его. Почему я тогда не убежал, сам не знаю. Вероятно, думал, что отец Джаспер действительно испытывает мою веру, что он — тот крест, который я должен нести.

Он задрал на мне сутану, обнажив ноги и спину.

— Ты не закричишь, Трэвис. После каждого удара — «Славься, Мария». Ну? — Я почувствовал, как спину мне обожгло ударом, и едва не закричал. Но вместо крика с губ моих слетела молитва. «Славься, Мария».

Отец Джаспер швырнул передо мной четки и велел взять их в руку. Я перебирал четки над головой, с каждой бусиной ожидая удара.

— Ты трус, Трэвис. Ты не достоин служить Господу нашему. Ты здесь для того, чтобы не попасть на войну, правда?

Я не ответил, и розга рассекла мне кожу снова.

Вскоре отец Джаспер стал заливаться хохотом при каждом ударе. Я не оглядывался — из страха, что он хлестнет мне по глазам. Но не успел я перебрать все четки, как он ахнул и рухнул на пол рядом со мной. Я подумал — нет, понадеялся, — что его сразил сердечный приступ. Но когда я оглянулся, он стоял на коленях, хватая ртом воздух, и улыбался. Он был изможден трудами праведными.

— Лицом вниз, грешник! — завопил отец Джаспер и снова замахнулся розгой, точно хотел хлестнуть меня по лицу. Я прикрыл голову руками.

— Ты никому об этом не расскажешь, — сказал он. Голос его был тих и спокоен, и это почему-то испугало меня больше, чем его гнев. — Ты останешься здесь на всю ночь — будешь чистить серебро и молиться о прощении. Я вернусь утром и принесу тебе свежую сутану.