Но Зиновьев продолжал стоять столбом. Он непроизвольно облизнул губы... Потом он с грохотом уронил маузер и даже не заметил этого... Дзержинский в ужасе глядел на него. Ошибка, роковая ошибка! Наблюдая Зиновьева исключительно за допросами и пытками, Феликс Эдмундович не подумал о том, что даже у такого ублюдка некоторые объекты могут вызвать чувства, далекие от насилия и жестокости; и нельзя, ах, никак нельзя было ставить Юсупова — лукавую тварь, видавшую всякие виды, — на одну доску с наивным простачком Каннегиссером! Обаянию этой улыбки, простодушному доброжелательству этих голубых глаз ошалевший градоначальник не мог сопротивляться. Щетинистая морда его расплылась в гримасе, и он пролепетал:

— Очень приятно, князь... Я так рад... Я счастлив... А что же тут у вас такое происходит? Почему товарищ Дзержинский стоит в углу?

— Он наказан.

— А-а...

— Да стреляй же ты, сволочь жирная! — выкрикнул Дзержинский.

— Мы с товарищем Дзержинским старые друзья, — продолжал свои пояснения Юсупов, — очень старые — с шестнадцатого года... Мы просто играли: ну, вы-то знаете эти милые игры...

— Да-да, конечно... Но я думал, что...

— Товарищ Дзержинский не решался обнажить пред вами свою истинную сущность; но я убедил его, что он не прав, и он со мной согласился... Теперь он хочет, чтоб вы подошли к нему и надели на него наручники.

— Ничего подобного я не хочу! — воскликнул Дзержинский в ярости. — Стреляйте, болван!

— Конечно же, он хочет; это просто ритуал... Он кричит и спорит, чтобы доставить нам больше удовольствия.

— Вы полагаете, князь? — нерешительно спросил Зиновьев.

— Ах, боже мой! Вам ли не знать, каковы правила игры! И ударьте его посильней, как он любит...

— А как он любит?

Юсупов жестом показал, как именно следует ударить Дзержинского, чтобы доставить ему максимум удовольствия. Глаза Феликса Эдмундовича расширились от ужаса, и он пригрозил Зиновьеву:

— Только попробуй сделать это, скотина, и я тебя самого сгною на Лубянке!

Однако объяснения князя, по-видимому, показались Зиновьеву более убедительными, или, быть может, он обиделся за «свинью» и «скотину»; подрагивая студенистыми ляжками, он подошел к Феликсу Эдмундовичу, что было сил пнул его сапогом в самое уязвимое место и, воспользовавшись его временной беспомощностью, навалился всей свой тушей, заломил ему руки за спину и защелкнул на его запястьях оковы, после чего посмотрел на Юсупова вопросительно. Тот опустил револьвер и сказал:

— Уф-ф!.. Итак, сейчас мы еще немножко повеселимся, а потом поедем в мой дворец... ах, pardonnez-moi, в мой бывший дворец... Там нам будет еще веселее. Кстати дайте-ка, пожалуйста, ключи от дворца, а то я потом забуду...

— Не давайте, вы, ублюдок! — прошипел Дзержинский, корчась от боли. — Он же вас вокруг пальца обведет! Что вы ему верите! Ну, поглядите на себя в зеркало, старая свинья: на кого вы похожи?!

— Не надо так со мной разговаривать, — обиженно сказал Зиновьев. — Я, между прочим, тоже человек и люблю ласку и доброе, вежливое обращение. Вот, пожалуйста, князь: ключи...

— Благодарю, — с усмешкой сказал Юсупов. — Теперь будьте добры встать спиной к товарищу Дзержинскому и взять его за руки... Как вы мило это делаете! — Он мимоходом потрепал Зиновьева по щеке. — Ага, вот так хорошо.

Зиновьев, как загипнотизированный кролик, выполнял все, чего требовал князь; а тот с усилием застегнул вторую пару кандалов на жирных ручках градоначальника, перекрестив цепочки так, что обе жертвы оказались накрепко прицеплены друг к другу, потом небрежно сунул в карман кожаной куртки ключи, взял со стола бутерброд и шагнул к двери.