|
В тех редких случаях, когда мы собирались втроем, меня и Тересу не мучали угрызения совести. Только иногда я вдруг краснел, опасаясь, что наша тайна раскроется, и становился особенно суров и сух с Тересой. Но как ни парадоксально, именно это обстоятельство огорчало Пахарито де Сото. Он корил меня за то, что я не подружился с его женой, и часто заставлял меня клясться в том, что если с ним стрясется какая-нибудь беда, то я позабочусь о ней и его ребенке. Тереса смеялась и шутила с безрассудством, не лишенным коварства. Но наша совесть перед Пахарито также Сатурнино1 была чиста лишь до тех пор, пока хорошо разыгранная шахматная партия не подошла к своему логическому завершению. Это случилось накануне рождества. Я клевал носом в конторе после бессонной ночи, как вдруг зазвонил телефон. Серрамадрилес протянул мне трубку, и я взял ее с волнением, испытывая какое-то предчувствие. также Сатурнино3. Она ничего не стала объяснять, только отчаянно молила немедленно прийти к ней домой. Я поспешил к ней. К тому времени я знал каждый фонарь, каждое здание, каждый камень на мостовой также Сатурнино5. Я постучал в дверь, и она пригласила меня войти. Комната была погружена в полумрак, освещенная лишь слабыми отблесками тлеющего в печи угля.
Глаза еще не успели освоиться в темноте, как вдруг Тереса бросилась обнимать меня, осыпая поцелуями, нашептывая страстные, безумные слова. В люльке спал ребенок. Мы двигались, словно в тумане, испытывая угрызения совести, чувствуя себя жертвами и палачами, увлекаемые каким-то огненным вихрем, который должен был положить начало вселенной. Но вот могучая, невидимая сила вырвала нас из него и отбросила на край света. Наши тела сплелись, и мы очутились на постели… До меня смутно донесся голос Тересы — совсем незнакомый. Она говорила, что любит меня, умоляя увезти ее куда-нибудь подальше от дома, от Барселоны, уверяла, что готова оставить мужа, ребенка и навсегда стать моей рабой. И вдруг меня точно кто-то ужалил изнутри. Я испугался, что нас могут застать врасплох. Меня бросало то в жар, то в холод. Тереса уверяла, что Пахарито де Сото еще не скоро вернется. День близился к концу, и я спросил, почему он так долго задерживается. Тереса объяснила, что на заводе, где он проводит расследование, Леппринсе назначил на шесть часов какое-то собрание или совещание. Только тут я осознал всю степень своей подлости. Не слушая Тересу, умолявшую меня остаться, я мгновенно оделся, выскочил на улицу и окликнул извозчика. Перед тем, как коляска отъехала от дома, я услышал знакомый плач ребенка. Вечер был пасмурный, часы показывали половину девятого. Извозчик довез меня до вокзала. Мне пришлось прождать двадцать минут, прежде чем тронулся поезд. Постепенно он набрал скорость и углубился в пригород индустриального района Оспиталет. С тревогой вглядывался я в мелькавший за окном пейзаж и ежился от холода, сидя в глубине полупустого вагона. Вероятно, снаружи было морозно, так как окно, покрытое копотью и пылью, запотело, и мне приходилось протирать его ладонью, чтобы рассеять мрачную завесу. Тщетно пытался я привести в порядок свои мысли. Незнакомый пригород удручал меня. У железнодорожного полотна на сероватой, пыльной земле, лишенной всякой растительности, теснились неосвещенные бараки. Среди бараков сновало бесчисленное множество переселенцев, приехавших в Барселону со всех концов страны. Так и не дойдя до города, они осели в заводском поясе, на равнине, и безропотно ждали, когда им улыбнется счастье, прилипнув к городу, словно плющ к стене. Помню, как я ехал в вагоне, как добрался до нужной мне станции, вышел на ледяной перрон, нанял полуразвалившуюся извозчичью коляску, которая повезла меня к заводу Савольты. Унылая загробная колымага медленно тащилась, чавкая по непролазной, тлетворной грязи, и от спертого воздуха у меня першило в горле. Не знаю, о чем я тогда думал и сколько времени длилась дорога. Помню только, как мы остановились у огромного здания, похожего на металлический купол цирка, как отъехала извозчичья коляска, а я, обойдя здание вокруг, вошел в подъезд, у которого стоял красный автомобиль Леппринсе. |
