Он переводит свой взгляд на меня и его лицо смягчается. – Что ж, мой сын жив, и вы не сожгли дом дотла… пока. Я бы сказал, что у тебя все в полном порядке.

– Возможно, это самое приятное, что ты когда либо говорил мне, но нет. Не эта работа. Не присмотр за Максом, а моя настоящая работа. Она у меня хреново получается.

В этот момент раздается звуковой сигнал таймера духовки. Используя кухонное полотенце, перекинутое через плечо, я вытаскиваю противень для печенья и обнаруживаю, что мой гарнир подгорел до хрустящей корочки.

– Нахуй мою жизнь. Это должна была быть крошка черного кунжута.

– Похоже, тебе это удалось. Оно определенно черное.

Мои глаза сужаются при виде гигантского бейсболиста, который выглядит слишком хорошо, прислонившись плечом к холодильнику и наблюдая за мной.

– Это даже не основной десерт. Это просто гарнир. Я даже не могу правильно приготовить гарнир. Что со мной, блять, не так? Я бросаю противень с печеньем на столешницу.

Я не плакса. Я не настолько растроенна, чтобы плакать, но у меня сформировалась ассоциация к тому, что как я думала, должно было стать рецептом, который выведет меня из этой колеи. Запрокидывая голову, я закрываю глаза, пытаясь проглотить свое разочарование.

До тех пор, пока я не чувствую, как две большие мускулистые руки заключают меня в объятия. Мои глаза распахиваются, и я вижу серую футболку, туго натянутую на груди, в которую утыкается мое лицо.

– С тобой все в порядке, – успокаивающе говорит он. Это сказано так, как он мог бы сказать эти слова своему сыну, если бы тот упал и ударился головой. Это мягко и устойчиво, и слишком сильно воздействует на мой хаотичный мозг.

Я растворяюсь в нем, мои руки скользят по его стройной талии. – Ты хорошо пахнешь.

Его грудь прижимается к моей щеке. – На этот раз я принял душ после игры

– Значит ли это, что ты доверяешь мне своего сына?

– Не спрашивай меня об этом, Монтгомери. Ты в хрупком состоянии, и мне пришлось бы солгать тебе

– Кай?

– Хммм?

– Почему ты меня обнимаешь?

Он выдыхает, и мое тело при этом прижимается к его телу. – Я не знаю. Мне показалось, что тебе это нужно. Мне говорили, что я мастер на все руки, так что, думаю, это был инстинкт.

Возможно, он что то заподозрил, потому что если бы и было что то, что могло меня утешить, то это был его глубокий тембр голоса, сопровождаемый крепкими объятьями.

– Что происходит? – мягко спрашивает он, поглаживая рукой мою обнаженную спину.

– Я посмешище. Никто больше не хочет меня нанимать. Они собираются снять меня с обложки, и все потому, что я, черт возьми, не могу приготовить гарнир к козьему сыру "Fromang Blan", которое, по сути, просто гарнир сам по себе. Я даже не могу приготовить гарнир к гарниру! Я еще даже не добралась до чизкейка.

Он делает паузу, явно не находя слов. Когда он, начинает говорить, то поражает меня: – Ну, если быть откровенным, кто, черт возьми, вообще хочет козий сыр на десерт?

Я смеюсь ему в грудь.

– Не хочешь объяснить мне, почему татуированная няня без речевого фильтра говорит так, словно у нее ресторан, отмеченный звездой Мишлен?

Отодвигаясь от него, я сразу же начинаю скучать по его уверенности. Благодаря этому простому объятию я начинаю понимать, что именно в Кае так нравится моему отцу. Он надежный. Он стабильный.

– Прости.

Я указываю на его рубашку, которая теперь так же покрыта мукой, как и у меня.

– У меня нет ресторана, отмеченного звездой Мишлен, но я помогаю кухням заработать ее.

За стеклами его очков я вижу замешательство.

– Я работаю по контракту. Рестораны нанимают меня на три месяца, в надежде заработать звезду, я прихожу к ним на кухню и готовлю десерты.