Роман Фицджеральда, который он должен прочитать, готовясь к последнему экзамену по английскому, распростерся на полу с переломанным хребтом, точно смятая ногой бабочка, а Чарли занимается тем, что снова и снова складывает из магнитиков со словами фразы драматурга. Если кто-нибудь спросит, почему он не читает Фицджеральда, Чарли ухмыльнется и ответит, что это бессмысленно. По его мнению, литература — мошенничество, забава образованного человека, игра в наперстки дня студенческой толпы: от нее получаешь совсем не то, что видишь спервоначалу. Для человека научного склада ума, каковым является Чарли, это вершина извращенности. Осенью он определился на медицинское отделение, но мы до сих пор слышим от него про тройку с плюсом, полученную по английскому в середине семестра в марте.
Джил посматривает на нас и улыбается. Днем он делал вид, что готовится к экзамену по экономике, но по телевизору показывают «Завтрак у Тиффани», а Джил неравнодушен к старым фильмам, особенно с участием Одри Хепберн. Глядя на мучения Чарли, он дал ему простой совет: не хочешь читать книгу, возьми кассету. Смысл есть, однако Чарли видит в этом нечто бесчестное, недостойное, и к тому же, взяв фильм, он не смог бы жаловаться на то, какая чушь эта литература. Вот почему, вместо того чтобы любоваться Дэзи Бьюкенен, мы снова смотрим на Холли Голайтли.
Я протягиваю руку и меняю магнитики на холодильнике, пока слова не складываются во фразу: сдать или не сдать — вот в чем вопрос. Чарли поднимает голову и награждает меня неодобрительным взглядом. Даже сидя на полу, он лишь немногим ниже меня, сидящего на диване. Когда же мы стоим рядом, Чарли похож на перекормленного стероидами Отелло — громадный чернокожий мужик весом в двести пятнадцать фунтов, подпирающий потолок при росте в шесть с половиной футов. Я же даже в кроссовках едва тяну на пять и семь. Чарли называет нас Красным Гигантом и Белым Карликом, потому что красный гигант — это необычайно большая и яркая звезда, тогда как белый карлик — звезда маленькая, плотная и тусклая. Каждый раз мне приходится напоминать ему, что рост Наполеона не превышал пяти футов двух дюймов, а если прав Пол, считающий, что французские футы короче английских, то император был и еще ниже.
Пола с нами нет. Он исчез еще днем и с тех пор не появлялся. В последний месяц отношения у нас с ним немного испортились, а тут еще экзамены на носу — в общем, Пол предпочитает заниматься в клубе «Плющ», членами которого они с Джилом являются. Сейчас его внимание поглощено диссертацией, написание которой является обязанностью каждого выпускника. Мы — Чарли, Джил и я — должны были бы делать то же самое, только установленные нам сроки уже остались позади. Чарли сочинил что-то на тему взаимодействия протеинов в нейронных цепочках. Джил ухитрился представить работу, посвященную налогам, получаемым домовладельцами с квартирной платы. Я сложил все, что у меня было, в самую последнюю минуту, разрываясь между собеседованиями и консультациями, и не сомневаюсь, что от моего «Франкенштейна» ровным счетом ничего не изменится.
Диссертация на старшем курсе — это то, к чему почти все относятся с полным презрением. Выпускники говорят о своих работах с легкой грустью, как будто нет ничего приятнее, чем корпеть над стостраничным исследованием, не забывая при этом посещать занятия и отчаянно определяя профессиональное будущее. В действительности нуднее и утомительнее ничего не найти. Диссертация, как объяснил однажды нам с Чарли профессор социологии, превративший разговор после лекции в еще одну раздражающе унылую лекцию, есть введение во взрослую жизнь, попытка взвалить на себя нечто столь громадное, что из-под него можно и не выбраться. Это называется ответственностью, сказал он. Примеркой на себя. Звучит громко. Особенно при том, что единственным, что сам профессор пытался примерить на себя, была роль консультанта премиленькой штучки по имени Ким Силверман. |