И, наконец, пришло избавление от капризного, обидчивого и давно уже немилого Васильчикова. Потом приехал некто Богатырь (то есть Григорий Александрович Потёмкин, ибо, обращаясь к нему в этом письме Екатерина написала: «господин Богатырь»). «Сей Богатырь по заслугам своим и по всегдашней ласке прелестен был так, что услыша о его приезде, уже говорить стали, что ему тут поселиться, а того не знали, что мы письмецом сюда призвали неприметно его, однако же с таким внутренним намерением, чтоб не вовсе слепо по приезде его поступать, но разбирать, если в нём склонность, о которой мне Брюсша сказывала, что давно многие подозревали, то есть та, которую я желаю, чтобы он имел».

И в заключение этого чистосердечного признания Екатерина писала: «Ну, Господин Богатырь, после сей исповеди могу ли я надеяться получить отпущение грехов своих; изволь видеть, что не пятнадцать (при дворе, перечисляя любовников императрицы, «знающие» люди чаще всего говорили о пятнадцати её бывших талантах), но третья доля из них.

Первого — поневоле (то есть Салтыкова) да четвёртого (то есть Васильчикова) из дешперации, я думала на счёт легкомыслия поставить никак не можно, о трёх прочих, если точно разберёшь, Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и если бы я в участь получила смолоду мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась; беда та, что сердце моё не хочет быть ни на час охотно без любви. Сказывают такие пороки людские покрыть стараются, будто сие происходит от добросердечия, но статься может, что подобная диспозиция сердца более есть порок, нежели добродетель, но напрасно я к тебе сие пишу, ибо после того возлюбишь или не захочешь в армию ехать, боясь, чтобы я тебя позабыла, но право не думаю, чтоб такую глупость сделала, а если хочешь на век меня к себе привязать, то покажи мне столько ж дружбы, как и любви, а наипаче люби и говори правду».

Вместе с тем Екатерина в другом письме предостерегала Потёмкина от недоброжелательства к братьям Орловым, которых она искренне почитала своими друзьями и всегдашними сторонниками: «Только одно прошу не делать — не вредить и не стараться вредить князю Орлову в моих мыслях, ибо сие почту за неблагодарность с твоей стороны: нет человека, которого он более мне хвалил, и более любил, и в прежнее время, и ныне до самого приезда твоего, как тебя. А если он свои пороки имеет, то не тебе, не мне их расценить и расславить. Он тебя любит, и мне они друзья, и я с ними не расстанусь. Вот тебе — нравоученье — умён будешь — примешь. Не умно же будет противоречить сему, для того, что сущая правда».

Потёмкин отлично всё понял и в считанные месяцы сделал головокружительную карьеру.

10 июля 1774 года в связи с заключением очень выгодного для России Кючук-Кайнарджийского мира «за споспешествование к оному добрыми советами» Потёмкин был возведён в графское достоинство, в октябре пожалован чином генерал-аншефа, а в ноябре стал кавалером ордена Андрея Первозванного. В эти же месяцы он получил «За храбрость и неутомимые труды» шпагу, усыпанную алмазами, а «в знак Монаршего благоволения» ещё и украшенный бриллиантами портрет Екатерины для ношения на груди.

С мая 1774 года Потёмкин был введён в члены Совета и оставался в его составе до смерти. Но не административные успехи и не придворная карьера определяли его положение при дворе. В 1774 году он был в глазах Екатерины «незакатным Солнцем», превратив её в счастливую, любимую и любящую женщину, совершенно потерявшую из-за него голову.

Выдающийся русский историк Натан Яковлевич Эйдельман, опубликовавший 419 записок и писем Екатерины к Потёмкину, отметил, что она так называла своего фаворита: «Милёнкой», «Душинка», «Голубчик», «Сердце моё», «Красавиц мой», «Сударушка милая», «Высокоогневой и превосходительной.