Десять невест из разных королевских и герцогских семей — преимущественно немецких, — одна за другой приезжали в Петербург, но ни одна из них не удовлетворила вкусов и запросов Екатерины, хотя Константин двух-трёх из них готов был облагодетельствовать. Несостоявшиеся невесты, получив богатые подарки, покидали Северную Пальмиру, пока не появилась одиннадцатая претендентка, на которой Константин и остановил свой выбор — младшая из трёх Саксен-Кобургских принцесс, пятнадцатилетняя Юлиана-Генриэтта-Ульрика, родившаяся 23 сентября 1781 года, — маленькая брюнетка, находчивая и умная, с чувством достоинства и, вместе с тем, с покладистым характером.

24 октября 1795 года Константин сделал предложение матери невесты, а на следующий день состоялась помолвка. 7 ноября герцогиня и две её дочери уехали из Петербурга, буквально осыпанные дождём бриллиантов и получив, кроме того, сто восемьдесят тысяч рублей.

По отъезде матери и сестёр Юлиана была передана под надзор статс-дамы, баронессы Шарлотты Карловны Ливен, и стала жить с сёстрами Константина, обучаясь русскому языку и основам православия. 2 февраля принцесса приняла православие и стала называться великою княгинею Анною Фёдоровной, а на следующий день состоялось её обручение с Константином.

Через две недели состоялось и венчание. Около девяти тысяч солдат и офицеров было выстроено на Дворцовой площади и на прилегающих к ней улицах, услаждая взор жениха и тестя невесты — Павла Петровича. При венчании над головой жениха венец держал Иван Иванович Шувалов, а над невестою — Платон Зубов. Молодым был отведён Мраморный дворец, вокруг которого две недели продолжалось народное гулянье, а по всему городу кипел и разливался праздник.

С появлением новой семьи появился и ещё один двор, а при нём и новые люди, новые партии и новые интриги. В штат нового «молодого двора» вошло шестнадцать придворных во главе с гофмаршалом князем Борисом Голицыным.

И всё же можно утверждать, что кроме двора императрицы, наследника и двух великих князей существовал и пятый двор — светлейшего князя, генерал-аншефа Платона Александровича Зубова.

Один из его биографов писал: «Зубов в последние семь лет царствования Екатерины был повсеместно признанною бездарностью. В течение семи лет он достиг той вершины могущества, на которую Потёмкин, при всей своей удачливости, при всей благосклонности счастья, восходил почти двадцать лет; ордена, чины, титулы и все прочие отличия, пожалованные Зубову Екатериною, были заслужены Суворовым сорокадвухлетнею службою, составившею славу России. Слепое счастие осыпало Зубова теми самыми наградами, за которыми истинные герои века Екатерины ходили в дальнейшие, чужие страны; ему же все отличия доставались тем легче и скорее, чем ближе ко двору, чем безотлучнее он пребывал в столице. Позолотив струны лиры Державина, Зубов был им воспет не менее восторженно, как незадолго перед тем Потёмкин; портреты красавца в воинских доспехах украсили стены дворцовых чертогов наряду с великими полководцами, и Платон Александрович Зубов, по удачному выражению Массона, «почитал себя великим потому только, что стоял во весь рост, в то время, когда всё ползало у его ног».

Люди, не зависевшие от временщика, не искавшие его милостей, могли непредвзято оценивать и самого Платона Александровича, и его окружение. К числу таких объективных и независимых свидетелей относится один из воспитателей Александра и Константина, швейцарец Карл Массон, земляк Лагарпа, о котором только что было упомянуто, оставивший «записки и воспоминания о России». Массон писал о Платоне Зубове: «Каждое утро многочисленные толпы льстецов осаждали его двери, наполняли прихожие и приёмные. Старые генералы и вельможи не стеснялись ласкать ничтожнейших его лакеев.