— Ма, принеси и нам какао! И булочек!

Это, унюхав запах какао, голосит кто-то из моих троглодитов. Что ж, ребята, я выбрасываю белый флаг — войне конец. Я уже и забыла, как сильно вас люблю — а вы точно забыли, что я когда-то целовала вас на ночь, устраивала вам кукольный театр, пела песни, а вы прижимались ко мне с двух сторон и тихонько сопели. Мы долго воевали — и войну начали вы, но я ее закончу. Я уйду — я вам больше не нужна. Я никому больше не нужна, вот уже скоро двадцать лет. Я очень боялась смерти, когда вы были маленькими — боялась оставить вас одних, беззащитных и слабых. Я делала все, чтобы вы были сыты, одеты-обуты, чтоб у вас было все, что есть у других детей, а то и больше. И я все это вам обеспечивала. Но сейчас вы выросли и всем своим видом и поступками даете мне понять, что я в вашем уравнении совсем лишняя величина — я все надеялась, что это как-то изменится, но оно не менялось и не менялось, хоть бы что я ни делала. И если дома был только кто-то один из вас, я могла побыть ему матерью — каждому в отдельности. И это был мой ребенок — добрый, даже нежный. Но когда вы вдвоем, вы словно соревнуетесь между собой, кто измыслит более изощренный способ причинить мне боль. И мне этого больше не вынести, я не могу больше воевать с вами, и не хочу, потому что я люблю вас обоих так, как никого на свете. Правда, поймете вы это гораздо позже, но поймете непременно.

Теплый душ — наверное, уже последний в моей жизни.

Почему люди кончают с собой? Говорят, что это слабость, эгоизм, бог знает, что еще. Может, это и верно отчасти, но в основном люди уходят оттого, что тупик. Некуда идти, просто — некуда, нет выхода, no exit! — и баста, карапузики, уж эта дверь всегда открыта. Церковь, конечно, осуждает — ну, да Бог сам разберется, я считаю, не такой он дурак, чтобы всех под одну гребенку. Хотя глупо, конечно, от несчастной любви бросаться с моста, но боль сильна, и последнее перышко сломало спину верблюда. Главное, как-то дать детям понять, что это не из-за них, и чтоб никаких траурных маршей на похоронах. Ну, я что-то придумаю, время еще есть.

— Она стрескала все одна, Дэн.

— Да, говорят, у одиноких женщин иногда бывает хороший аппетит. Ай, горячо же! Какао долго остывает…

— Надо ее замуж выдать, что ли.

— И кто рискнет?

— Да… такого камикадзе нам найти не удастся.

Они знают, что я слышу это.

Я не помню, когда это началось. Просто в какой-то момент Матвей, глядя мне в глаза, спросил:

— А что ты мне сделаешь, если я не послушаюсь?

Мои объяснения насчет того, что поступать по-людски нужно не потому, что с тобой что-то могут сделать, а в принципе, не имели успеха. И с того момента они словно испытывают, как далеко могут зайти. Их двое, а я одна.

Я всегда одна. Давно уже. И теперь вот — Марконов. Не самый красивый, не самый молодой, но вдруг мне очень нужный. Я люблю смотреть, как он пьет чай — в огромных, просто промышленных масштабах. Ну, это неудивительно, он чайный король. Я люблю наблюдать, как он смотрит новости или лениво просит: расскажи мне что-нибудь, а я решу, интересно мне это или нет. И его глубоко посаженные голубые глаза смотрят иронично и весело. Он любит играть в теннис и дразнит меня — женщина с больной спиной в теннис не играет! Он ходит на лыжах и ездит в Швецию на какой-то марафон… А я эту Швецию только на картинках видела. Я вообще все видела только на картинках и рядом с ним чувствую себя дворняжкой, пригретой из милости, — возможно, это так и есть.

Конечно, я этого не показываю, мы же друзья — Марконов делится со мной какими-то своими мыслями и таскает к врачам и в бассейн, иногда я ночую в его гостевой спальне, но это все.